Крыжовенное варенье

Шеховцова Наталья

Опять-таки именно из своей люльки Гермес (Меркурий) обратил внимание на стадо коров, которое пас неподалеку сребролукий Аполлон. Младенец освободился от пеленок и пополз к пастбищу. Но тут на пути ему попалась черепаха. Мальчуган содрал с черепахи костистый щит, вырезал из него лиру, натянул струны и вернулся в люльку, — припрятать инструмент.

Вторая попытка путешествия за коровами оказалась более удачной. Гермес дополз-таки до стада и стащил пятнадцать телочек и бычков. Дабы не отпечаталось следов, он привязал к ногам скотины тростник и ветки. Дабы его не выдал видевший все старик-виноградарь, — подкупил его. Но не

просто подкупил. Через некоторое время вернулся, изменил внешность и проверил, держит ли старик уговор. И, когда выяснил, что за еще больший подкуп виноградарь готов выдать Гермеса, — превратил старика в скалу…

Казалось бы, все предусмотрел хитрющий малец: даже в собственную пещеру ввел скотину не передом, а задом, нечто животные не входили, а покидали сию обитель. Ан, нет! Только он воротился в колыбель, завернулся в пеленки и заснул сном младенца, — Апполон тут как тут:

— Отдай, — говорит, — моих коров!

Гермес вылупил глазки:

— Каких коров? Не брал, не видал! Не разумею об чем молвишь!

Спор разрешил батюшка Зевс, и разрешил не в пользу собственного дитяти. Но Гермес и не мыслил сдаваться. Он предложил обменять скот на сделанную из панциря черепахи лютню. Апполон согласился. Покудова тот примерялся к игре, малютка поспел сладить другой струмент, пастуший рожок. Рожок он выменял у того же Аполлона на кадуцей (златой жезл, обвитый двумя змеями, наделенный магической силою напускать и сгонять с людей сон).

Как видно из мифов, Гермес-Меркурий был тем еще пройдохой: нечестен, лукав, склонен к жульничеству, татьбе;, в то же время по отношению к себе требует собачей преданности; чуть что не так — неистово карает. В середине осьмнадцатого века за воровство запороли бы до полусмерти, да еще срамное клеймо на щеке выжгли, да порохом многажды притерли, — чтоб до скончания дней ничем не вытравить. А его, вишь, в боги возвели! Решили, раз дар менялы имеется, пущай за торговлю и воровство ответствует.

Нет, он, конечно, и добрые, бескорыстные дела совершал. Например, открыл Одиссею тайну волшебной травы и тем самым спас от колдовства Кирки, превратившей всех спутников Одиссея в свиней. Амфиону он подарил лиру, и с ее помощью герой построил стены города Фивы…

Но Анклебер на приглядные факты особого внимания не обратил. Возможно потому, что испытывал неприязнь к самому Шварину, и во всей этой истории с таинственными избранниками-меркурианцами искал не совсем чистую подоплеку.

В альманахе, описывающем жизнь и деятельность бога торговли, шла маленькая оговорка. Мол, после завоевания Персии Александром Македонским, когда в Азии и Египте поселились греки, Гермеса уподобили египетскому обожествленному царю Тоту, «писцу богов» сопровождавшему души умерших в потусторонний мир. И, якобы перу этого Тота-Гермеса принадлежит великая книга, содержащая в себе суть тайного учения, наследия цивилизации погибшей Атлантиды.

Точнее будет сказать, труд сей принадлежит не «перу», а «резцу», ибо текст был высечен на нескольких каменных табличках, скрепленных золотыми кольцами. И сама книга, названная «Tabula Smaragdina» то есть «Изумрудная скрижаль», стала «библией для мистиков». Каждый искал в ее мудреных словах «открытие» для себя: алхимики — рецепт получения золота, философы — формулу духовного просветления, правители — ключ к власти над миром. Гермеса нарекли «Триждывеличайшим», покровителем науки, магии и гадания, а все оккультные учения именуются с тех пор герметическими.

«Дело меркурианцев — погоня за каким-то таинственным магическим изумрудом, дающим власть над людьми, и споспешествующим в волхвовании,» — слова Беккера эхом отдались в голове Анклебера.

Изумрудная скрижаль

Москва, май 2000-го года.

— Скажите, Валентин Николаевич, а камень из Екатерининского перстня мог быть частицей древней «Изумрудной скрижали»?

Они собрались втроем. Теперь — в гостиничном номере Старкова. Он приехал в Москву специально, чтобы поведать о новых, добытых им в архивах да библиотеках, сведениях. В частности, он только что рассказал про неких «избранников-меркурианцев». Что-то типа маленькой секты, состоявшей всего из двух человек.

Меркурианцы были известны еще со средних веков, но наибольшее число упоминаний о них относится именно к XVIII–XIX-ому столетиям, где избранники были приписаны к ответвлению масонства.

Их вожделенная цель — изумруд Тейфаши. При этом сам камень заполучить практически никогда не представлялось возможным. И не по причине тщательного схорона. Просто само собой так выходило, то кто-то помешает, то что-то произойдет… А уж ежели отняли изумруд силой — берегись! Кровищи не избежать!

Основная работа меркурианцев заключалась в том, чтобы следовать за «смарагдом» и его владельцем из страны в страну, время от времени его видеть, счастье — ежели удастся прикоснуться…

Но это до поры, до времени… А точнее, до наступившего 2000-го года, упоминаемого в документах «годом с тремя нулями» или «годом нерожденного ребенка», имелось ввиду, что прошлое тысячелетие уже как бы закончилось, цифра его поменялась, но по календарному ходу новая эра еще не наступила.

Почему Валентин Николаевич решил, что в оправу похищенного у Ольги перстня некогда был вставлен именно тот самый изумруд Тейфаши? Потому что в одной из обнаруженных им рукописей, касаемых волшебного смарагда, содержалось упоминание о графе Шварине…

— Мог ли изумруд из Екатерининского перстня быть частицей древней «Изумрудной скрижали»? — опомнился задумавшийся о чем-то своем старичок. — Теоретически — мог. Если скрижаль действительно была изумрудной.

— Но ведь она так называется, — удивилась Ольга.

— Называется. Но это еще ничего не значит. Траву тоже называют изумрудной, и что? Возможно, дело в колере, возможно, в символике — аллегория вечной жизни, нетленности. В данном конкретном случае это могло означать важность текста для всех времен и народов.

— В исторических хрониках сведения насчет материала тоже разнятся, — добавила старушка. Она ходила по номеру и никак не могла надивиться. Этакие хоромы: отдельная спальня, гостиная под старину, — все чинно, чисто, как в музее, — вот ведь как располагаются некоторые пенсионеры, — пусть это и временное их пристанище…

Когда был жив покойный муж и они перемещались с одного гарнизона в другой, тоже доводилось ночевать в гостиницах, иногда и не по дню, не по неделе, — месяцами, да с дитем. Так разве ж там такие удобства были?! Впрочем, со своей вездесущей шалью, на сей раз, дымчато-синей, вязаной, с кистями, Светлана Артемьевна прекрасно вписывалась в интерьер. Она подошла к зеркалу и еще раз в этом убедилась.