Крыжовенное варенье
Шрифт:
— Да олух он, где ж ему до ревности додумкаться?! Я у него как-то справилась: «Что это садовник к нам повадился? Прохора, да и меня, подарками без конца снабжает… Может корысть кою таит?» Так тот меня едва ухватом не треснул. «Не трожь, — говорит, — Андрейку! Радуйся, дура, что он, из уважения ко мне, всю семью опекает, — а потом шепотом добавил. — Видала, как у него цветы да травки растут? Чую, помечен сей человек Божьей милостью!»
Татьяна расхохоталась. За привязанностью мужа к любовнику она видела лишь беспросветное тупоумие первого. Зато Анклебер знал, что снискал сию симпатию исключительно собственным старанием, да смекалкой.
— Покудова Осип за ворот заливает, вы успеете далеко уехать. Там и я попытаю счастья, может, новый государь сам меня отпустит, — бежать не придется. Его Величество к ботанике равнодушен.
— Как же мы проберемся чрез посты?
— Император распорядился освобожденных пруссаков не досматривать. К тому ж, мы поддельную грамотку изготовим.
— А этот пруссак руки распускать не станет?
— Потерпишь!
Татьяна отстранилась, вытаращила глаза. В зрачках метнулись колючие искорки. Анклебер ее снова обнял:
— Не ярись!
— А ну как увезет меня твой поверенный не в сей Росбабах…
— Росбах.
— Ну да, не в Росбах а к черту на рога. Прости, господи!
–
Татьяна перекрестилась.
— Не увезет. За ним должок имеется. Он знает, найду его и у черта, из-под земли достану.
По круглой Татьяниной щеке скатилась слеза, не от притворства, и не от мороза, — от счастья. Все-то Андрейка предусмотрел, видать, и вправду вскорости наступит ее освобождение. Она вытащила из ковчега двугорбого верблюда, провела пальчиком у него по спине:
— Куда ж ковчег девать? Жаль кинуть тут.
— Возьми с собой, сия игрушка ценится в Европах. Сережки прихвати, которые я дарил, жемчужную нитку, — все, что можно обменять на продукты и деньги. Мало что приключится. С пруссака за твое угнетенье я конечно, три шкуры сдеру, но лишь когда сам до вас доберусь, а покудова тебе в одиночку выкручиваться придется.
Х Х Х Х Х
Нет, конечно, садовник не доверил бы собственного сына сомнительному прусскому воину. За недели, которые Арнольд (так звали выпущенного пленника) пировал в Санкт-Петербурге, Анклебер успел узнать о нем многое.
Познакомились они при занятнейших обстоятельствах.
Метелистым утром, к оранжереям Летнего дворца, в оных дни напролет, а то и ночи, проводил Анклебер, подали карету на полозьях, запряженную четверкой лошадей (упряжь, полагавшаяся главному садовнику по рангу).
Садовнику нравилось работать здесь зимой: тихо, безмятежно. И императорская семья и челядь — в Зимнем. Только вот все время приходилось контролировать истопника. То, шельмец, загуляет и чуть не заморозит хрупкие растения, то, после выговора, от усердия, столько дров в топку накидает, что Андрею часами приходится ходить от форточки к форточке: чуть приоткрыл, жар выпустил и к следующей. Уж про то, чтобы безалаберный мужик его жилую комнатку прогревал — и думать забыл, не до себя, когда многолетние труды враз погибнуть могут.
Каморку на первом этаже одной из построек, неподалеку от оранжерей, садовник так и оставил за собой. Рябина возле окна разрослась, окрепла, и теперь каждую осень и весну приходилось спиливать на ней ветки, чтобы не долбили на ветру хрупкое стекло. В комнатке можно было передохнуть, Анклебер держал там несколько нужных ему книг, смену белья, и, на всякий пожарный, парадные, шитые серебром, сюртук с камзолом.
Сегодня был тот самый, «пожарный» случай. Анклебер, зашел, ежась от холода, переоделся. На голову нахлобучил ненавистный парик с взметнувшимися по бокам «крыльями голубя»;. Сел в экипаж.
Известный в столице ботаник намеревался нанести официальный визит графу Кириллу Григорьевичу Разумовскому, президенту императорской Петербургской академии наук, командиру Измайловского полка и, одновременно, гетману Малороссии.
Кирилл Григорьевич находился сейчас не в лучших чувствах: прекрасно понимал, чудесному превращению из простого казака-пастуха в графа он обязан исключительно благосклонности покойной императрицы, внявшей заботливым речам своего любимца, старшего из братьев Разумовских, Алексея (говорят, между ними был заключен тайный брак). Специально для деверя Елизавета Петровна восстановила гетманское звание, упраздненное после предательства Мазепы. И вот теперь положение обоих Разумовских пошатнулось. Петр повсюду вводит свои порядки. При дворе поговаривали о намечавшемся назначении гетманом Украины Гудовича.
И все же никому иному Андрей Анклебер не мог сейчас довериться.
Сани покинули границы пустынного в это время года Летнего сада, пересекли канал, влились в пока еще не многочисленный поток на широкой Миллионной.
Андрей в окошко рассматривал трехэтажные каменные хоромы, вытянувшиеся в шеренгу, словно голштинцы на параде. Улица лишь недавно стала выглядеть столь богато. Во времена Петра I здесь жались друг к другу небольшие деревянные домишки чужеземцев. И потому называлась она не Миллионной, а Немецкой.
Отсюда начинался Адмиралтейский остров. «Сущий рай для иностранцев», — вспомнил садовник слова из книжки ганноверского посланника, цитированные некогда будущим графом Швариным. Теперь-то он понимал, что вызывало восторг автора: государь Петр Алексеевич держал всех переселенцев на особом положении. Жаловал им титулы, приблизил к себе не только положением в обществе, но и местом жительства. Вон он, Зимней дворец, — рукой подать.
Государева милость коснулась и его, Андрея, бывшего Генриха. Много добра он успел увидеть и от самого Петра, и от его последователей… По чести, Анклебер не желал покидать эту огромную страну. Несколько детских лет, проведенных в Саксонской Тюрингии, не принесли ему ничего кроме бед и страданий. В России же он обрел свои дело, дом, получил уважение, почет.
С другой стороны, ему уже сорок семь, и иное счастье, кроме как с пышногрудой Татьяной, вряд ли удастся сыскать. А уж радость каждодневно зреть подле себя сына Прохора и вовсе сводит все сомненья нанет. Ведь в России их соединение невозможно.
Таким образом, вопрос об отъезде Анклебер посчитал для себя решенным. Оставалось только утвердиться во мнении насчет способа перемещения: тайного или явного. За ответом он и направлялся к графу Разумовскому.
«Надобно завести разговор отдаленно, — размышлял Анклебер. — Вначале справиться о мнении Кирилла Григорьевича насчет будущности при новом государе. Потом намекнуть, а я, мол, подустал, хотел бы передохнуть, побывать на родине…» И, коли Президент Академии наук будет благосклонен, то садовник передаст под его патронирование свои почти уж завершенные эксперименты, имеющие стратегическое значение для России: там уж дело одного только времени, никак не знаний.