Крыжовенное варенье
Шрифт:
— Милости прошу, моя фрау.
А за дверью — песочек, как на берегу Финского залива. А из песочка елки растут, и конца и края им не видать.
Что берут с собой в бега? Ну, в смысле, когда нужно споро уносить ноги? Лучше, конечно, вообще ничего. Так убегать легче. Сдобное тело Татьяны и без поклажи груз немалый.
В то же время: дорога дальняя, никто не знает, какие трудности, какие передряги предстоит вынести. Неплохо было бы взять еды, да сменного белья. Прохор может унести всего ничего. Как бы его самого тащить не пришлось.
Ах, как хотелось Татьяне сбежать с Андрейкой в эту самую Саксонскую Тюрингию. Однако, чего шибко желаешь, обыкновенно то и не случается, — это она по себе знала, потому и не верила своему счастью.
Вот ведь как время все с ног на голову поставило. Раньше Андрейка умолял Татьяну тайно с ним скрыться. Теперь же она его уговаривает, а тот еще и кочевряжится.
— У меня, — говорит, — натуралистические опыты здесь не завершены…
Ну и что, что опыты? Неужто в песочке под елками их окончить нельзя? Пришлось подтвердить Анклеберу давнишние догадки. Прохор — его сын, не конюха. Прежде Андрейка ее дознаньями замучил, больно уж совпадало: Осипа вызвали за голштинскими жеребцами;, его почитай месяц не было, тогда-то они и сошлись впервые, а через девять месяцев — ребеночек. Но Татьяна глаза прятала:
— Бывает, дети раньше сроку рождаются, сама не знаю.
Врала! Знала она, все знала. Осип-то в ту пору на жену кузнеца зарился, про свою супружницу начисто забыл… Но Татьяна, не будь дурой, коль скоро тягость свою уразумела, соблазнила-таки супруга. Весть эту, для Анклебера ой как отрадную, хитрая баба про запас берегла, как козырную карту. Только теперь выложила…
За мечтаньями Анклебер и застал Татьяну. Только она не на лавочке сидела (февраль на дворе, этак и околеть недолго), а соскребала деревянной лопатою наледь с дорожки. Лицо постное, подбородок опущен, щеки отвисли. Но увидела садовника — разулыбалась, бросилась на шею… Андрейка ее отстранил, взревновал: что это она дворнику помогает? Впрочем, сие было наруку предприятию: «Уговорить бы Федора пособить побегу, пущай отопрет ночью дальние, южные ворота, которыми никто не пользуется».
Анклебер привез из Петербурга игрушку для Прохора. А Татьяне — ничего. Но женщина все одно обрадовалась, больно уж красивая была вещица — «Ноев ковчег» — вырезанный из дерева домик. В домике выпилены тридцать зарешеченных окошек в три яруса (прямо по Библии) и одна большая, открывающаяся дверь. Стоит сие сооружение на плоской подставке с загнутыми краями, — вроде как, в большой лодке. И на воду спускать можно. Андрей сам пробовал. Но главное изящество находилось внутри. Коли распахнуть дверцу, из домика можно было извлечь наружу несколько раскрашенных человеческих фигурок (Ноеву семью) и вырезанные из плоского бруса силуэты животных, «каждой твари по паре». Ну, допустим не «каждой», всего-то около пятнадцати. Но, ежели всех их выставить на плоской крыше, — получалось внушительно.
«Ноев ковчег» за великую услугу (новомодные в Европе клубни «земляного яблока» потэтэс, которыми Анклебер для пробы засадил цветочную клумбу в императорском саду) доставил из Баварии некий вельможа. Такой же ковчег преподнес и самому императорскому сыну. Во какая честь Прохору — забавиться одними игрушками с наследником!
— Сына-то позови, я ему вручу подарок! — садовник поставил ковчег на лавку. Татьяна пригнулась, разглядывая диковину:
— Да он где-то в парке, ледяную крепость вместе с дворцовыми мальчишками возводит. Рассказывал, они, шельмецы, задумали построить в точности такую, как потешный Петерштадт, — передразнивают нового государя.
— И все двенадцать углов повторят?
— Боле того, они пошагово вымерили все длины. Пять шагов за один идет. Только, в котором месте ребята резвятся, то мне неведомо. Парк большой, поди их сыщи!
Врет Татьяна, или нет, — Анклебер не знал. Черт их разберет этих баб, может, и впрямь не следит за мальчишкой, а может, не желает, чтоб он ко мне раньше времени привыкал…
— Ладно, давай об деле потолкуем.
Татьяна оживилась:
— Скорей бы уж! Измаялась я, Осип лютует.
Оба присели на лавку. Вьюжило. Анклебер поднял воротник полушубка. Окинул взором одежу собеседницы:
— Не зябко?
Татьяне стало совестно за свой вид: драный сермяжный зипун;, уж и вычинки не стоит. Хорошо еще валенки без заплат. Начала оправдываться:
— Не-а, не зябко! Я нарочно что поплоше надела, наледь сгребать. А снизу — там аще душегрея на меху.
— Татьян, коли бежать задумала, так бежать надобно срочно. На днях Петр Федорович распустил тайную канцелярию. В стране неразбериха. В этаком ералаше и затеряться легче… Скажи-ка, что у тебя с Федором?
— Что у меня с дворником могет быть? Двое от скуки томимся, вот и сошлись, балясничаем. Он ко мне жалостлив.
— Словами утешает, али ласками? — Анклебер насуплил брови. Татьяна фыркнула:
— Кабы ласками, удирать бы не пришлось.
— Променяла б меня на бородача?
— Не об тебе, да не об нем речь. Ежели б я с Федором полюбовно сошлась, был бы у меня ныне не токмо Прохор, а куча детишек. Ораву за собой не потянешь, и здесь не бросишь. А так, один у меня сынок. С пьяного Осипа спрос невелик. И ты охладел ко мне, Андрейка! Нелюба я тебе стала? — последние слова Татьяна произнесла нарочито писклявым голоском, очи долу, хлюпнула носиком, — вроде как всплакнула. На самом же деле из-под ресниц косится на садовника, — проверяет реакцию. Задумка сего спектакля была такова: подробным разъяснением убедить Анклебера в собственной ему верности, опосля уличить оного в нечуткости, разжалобить, для пробуждения чувств.
Задумка возымела действие. Анклебер обнял женщину за плечи, приголубил:
— Ну-ну-ну, скоро навек вместе будем. Сможешь в эту субботу уговорить Прохора, чтоб отпер южные ворота? Я туда телегу подгоню.
У Татьяны от радости аж дух перехватило:
— Смогу!
— Я сговорился с одним пруссаком, из пленных. Поедешь как его новая жена. — Такого оборота женщина не ждала, но перечить садовнику не осмелилась:
— Куда поеду?
— В Росбах. То Саксонский город, отбитый три года назад у франко-австрийцев войсками Фридриха. Оттудова до моего родного Мерзебурга три шага.
— А Прохор?
— И Прохор с тобой.
— А ты?
— Позже. Сперва позаметаю здесь следы. Осипа к ночи твоего побега надобно крепко споить. Наутро дать добавки и так с недельку подержать в беспамятстве. Попробуем на пару с Федором его стеречь. Как думаешь, выйдет?
— И дольше выйдет. Ты же знаешь, Осип к тебе благоволит, ты столько раз его выручал. А после того происшествия, когда понесшую под ним лошадь остановил, так и вовсе мнит, будто ты его ангел-хранитель.
— Тебя не ревнует?