Кстати о любви
Шрифт:
— Тебе какая причина больше нравится?
— Та, которая настоящая!
— Я не на исповеди, — не сдержавшись, рявкнул Егор. — Есть идешь?
— Егоша…
Лукин резко вывернул руль и влился в поток машин. Молчали по дороге к дому, пока он поднимал чемодан в квартиру, пока собирал сумку для себя.
Перед уходом Егор заглянул в комнату.
— Я ухожу.
— Ты совершаешь ошибку, Егоша, — это были первые слова, сказанные ею за последние полчаса. Она сидела на своем любимом подоконнике, уже скинув и шляпку, и манто. И открыто смотрела на него. Взгляд
— Ну я несовершенен. Смирись. Береги себя, — попрощался он.
— Это другая женщина? — выдала она в заключение.
Егор не ответил.
Через пару минут негромко лязгнула замком входная дверь. А Оля пнула чемодан ногой в тонком чулке — одновременно с этим из груди вырвалось отчаянное рыдание. Злость успела погаснуть — в то мгновение, как она поняла, что Лукин серьезен. И что он же — потерян. Теперь на смену ей пришли недоумение и, что хуже, страх. Она не знала, что делать дальше.
Когда в начале ноября Ольга Залужная собирала вещи для отъезда во Францию, то всерьез думала, что эта поездка надолго не затянется. Ну не собиралась она бросать собственного мужа, с которым ей было хорошо, интересно и, чего уж там, комфортно. А вот проучить его считала действительно необходимым. Ссор она никогда прежде не устраивала и решила, что время настало — в воспитательных целях естественно.
Прегрешения Егора Лукина в ту роковую пору казались ей бесспорными.
Во-первых, он даже не пытался понять и принять ее вселенской тоски по невоплотившейся надежде на интервью с Энтони Озерецким. Более того, ничего не пробовал сделать для того, чтобы ей помочь — палец о палец не ударил. К моменту своего отъезда Оля была уверена, что он попросту не воспринимает ее всерьез. И побег к родителям должен был убедить Егора в необходимости считаться с ее желаниями.
Тут всплывало во-вторых. Его желания. Его желания, которые вдруг оказались важнее того, чего хотела она. Она хотела Озерецкого — он хотел ребенка. Идиотизм. Но, тем не менее, свое Егор мог получить легко, не прилагая к тому никаких усилий. Причем вопреки ее собственным планам на жизнь.
Оля точно знала, что ей не нужны дети. Не сейчас. И не в ближайшем будущем. Они не вписывались в ее ожидания, они вообще ни во что не вписывались. Но Егор посчитал иначе.
И из этого следовало в-третьих. Когда это они перестали совпадать в своих желаниях и амбициях — и начали ставить друг друга перед фактом? Оказывается, и перестали, и начали. И его непонимание ее страхов и устремлений — это все звенья одной цепочки.
«Он слишком много возомнил о себе!» — таков был вердикт матери, когда Залужная примчалась в Париж с чемоданом.
«В крайнем случае, отсудишь его долю в этой вшивой газетке!» — изрек, пригубив вино, отец.
Но ничего отсуживать Оля не собиралась. Единственное, чего она хотела, это чтобы муж осознал!!!
Как оказалось, именно с этим были большие проблемы.
Нет, сначала все шло по плану — он и примчался, и просил, и умолял. Она озвучила условия. Всего лишь. И была уверена, что Егор примет их.
И спокойно ждала результата.
Дождалась. Самых внезапных. Родители увезли ее в Женеву — проветрится, избавиться от кошмарной меланхолии, в которую погрузилась их Принцесса. А по возвращении экономка, остававшаяся в доме Марселя Маноду на хозяйстве, предъявила ей два письма от супруга.
Документы о разводе. Весьма недвусмысленный результат.
То, что у Егора был неслабый такой характер, Оля понимала. Не понимала одного: как он мог бросить ее? Как?!
В тот же день она собрала вещи и ринулась в аэропорт Шарль-де-Голль. И добиралась тяжело, почти на перекладных, с дурацкими перелетами и часами ожидания. Для того чтобы сейчас сидеть в одиночестве в их общей квартире и пытаться смириться со статусом брошенной жены.
Да черта с два брошенной!
Оля смахнула дурацкие слезы, вскочила с места и заметалась по квартире, отчаянно пытаясь понять, что происходит, будто бы стены могли ей это объяснить. Стены молчали. Но некоторые выводы она сделала.
Все было… в запустении. Нет, порядок идеальный и нетронутый. Таким, какой бывает в местах, где не живут. Ни одной лишней вещи — на кровати, на стуле, на диване, в кухне — нигде ничего не было ни закинуто, ни позабыто. Для мужчины, жившего в одиночестве больше двух месяцев, более чем странно. Но при этом, если присмотреться… Оля провела пальцем по плазме на стене. Пыль. Хороший такой слой, приличный.
Значит, домработница сюда давно не приходила. Но и он здесь же почти не находился.
Еще одним подтверждением ее догадки стал абсолютно пустой холодильник. Даже если допустить, что питался супруг исключительно в ресторане, в запасе дома хоть колбаса была бы! Но ничего подобного не обнаружилось. И это не просто настораживало. Это означало, что в их квартире он максимум ночевал. Но и это вряд ли. Комнаты казались совсем почти неживыми, мертвыми, пробирало до дрожи.
«Не дрожать!» — сказала самой себе Оля. Схватила сумку, оставленную на полу спальни. И ринулась в прихожую — обуваться.
Еще через час, со всей возможной помпой, на какую была способна, сверкая белоснежной шляпкой, белоснежным манто и белоснежными сапогами, она с достоинством даже уже не принцессы, а королевы, входила в здание редакции журнала «`A propos», где она, по всей видимости, уже и не работала. Документы на развод он оформил. Мог и заявление ее дурацкое подписать. Характер выдерживал! Или она выдерживала? Но жизнь в этот момент напоминала ей фильм «Зази в метро», где все в конечном счете поставлено вверх ногами и вывернуто наизнанку.
Она снова заставила себя злиться. Для того, чтобы не впадать в истерику раньше времени. И если ей нужно выйти на тропу войны, то ей придется выйти на тропу войны под изумленные, восторженные и раздевающие взгляды сотрудников, встречавших жену своего главреда. Эти взгляды всегда были такими. Она привыкла.
— Шеф у себя? — с игривой улыбкой спросила Оля Таечку, заглянув в приемную. Первый рабочий день после завершения рождественских каникул. Отличное начало года.
— Шикарно выглядишь! — восхитилась секретарша.