Кто-то в моей могиле
Шрифт:
— Я подумал, что это одно и то же имя. Знаешь, есть такая старая песня про девушку. Ее зовут Нита, Хуанита.
— Неужели?
— Да, и я, естественно, подумал…
— Эй, Чико! — она махнула пареньку рукой, и он подошел к их кабине, продолжая мести перед собой щеткой на длинной ручке. — Ты слыхал когда-нибудь песню под названием «Нита, Хуанита»?
— Нет.
Хуанита повернулась к Филдингу. Она поджала свои пухлые губы так, что они у нее сразу же уменьшились наполовину.
— Спой-ка. Давай ее послушаем.
— Здесь? Прямо сейчас?
— Конечно, прямо сейчас. Почему бы нет?
— Я не помню всех слов. Да и вообще я петь не умею, у меня голос как…
— А ты попробуй.
Говорила она негромким, но настойчивым голосом. Никто в кафе не обратил внимание на происходящее, за исключением миссис Брустер, внимательно следившей за ними светлыми глазами-бусинками.
— Может, такой песни вообще нет? — спросила Хуанита.
— Конечно, есть. Ее пели очень давно, и ты слишком молода, чтобы ее помнить.
— Ну так напомни.
Филдинг весь покрылся потом, от жары, от выпитого пива и еще от ощущения, которое ему очень не хотелось называть страхом.
— Послушай, да что с тобой?
— Я люблю музыку. Вот и все. Старые песни, я обожаю старые песни.
Миссис Брустер вылезла из-за прилавка, подметая своим фартуком пол, будто сметая невидимую паутину. Хуанита увидела, что она приближается, и отвернулась, упрямо уставившись в стену.
— Что случилось? — спросила миссис Брустер Филдинга.
— Ничего. Я просто — ну, в общем, она хотела, чтобы я спел песню.
— Что ж тут плохого? Немножко музыки.
— Какая там музыка! Я не умею петь.
— Она немного не в себе, — сказала миссис Брустер. — Но я с ней могу управиться.
Хозяйка кафе крепко сжала правое плечо Хуаниты костлявой ручкой.
— Приди в себя! Слышишь?
— Оставь меня в покое, — ответила Хуанита.
— Если ты не успокоишься, я позвоню твоей матери и скажу, что ты снова поскандалила со своей хозяйкой. Кроме того, я напишу Джо. Я скажу ему: дорогой Джо, эта твоя жена, ее лучше забрать и запереть под замок. Ну, теперь ты пришла в себя?
— Я только хотела послушать песню.
— Какую песню?
— «Нита, Хуанита». Он говорит, что есть такая песня. Я ее никогда не слышала, думаю, он врет. Скорее всего, это шпик из полиции или управления по контролю за условниками.
— Он не врет.
— А я уверена, что врет.
— Я легавого вижу за километр, — сказала миссис Брустер. — Кроме того, я знаю эту песню. Я сама, бывало, пела ее, когда была молодой девушкой. Своим чудесным голосом, который сохранялся у меня до той поры, пока я не надышалась всем этим смрадом. Теперь ты мне веришь?
— Нет.
— Ладно. Мы споем ее для тебя, я и он, вместе. Как, мистер? Споем немножко, чтобы развеселить нашу Ниту?
Филдинг откашлялся:
— Я не могу…
— Я начну, ты подпоешь. Начали. Раз, два, три. Поехали.
Прямо над фонтаном нежится луна, милая, дорогая, ты со мной одна. Как блестят твои глаза, ты прощаешься со мной навсегда.Хуанита по-прежнему сидела, уставившись в стену.
— Ты не слушаешь, — сказала миссис Брустер.
— Слушаю.
— Правда, красивая песня? Какая в ней грусть. А сейчас пойдет припев с твоим именем.
Филдинг подхватил песню, слегка фальшивя:
Нита, Хуанита, нужно ли нам расстаться? Нита, Хуанита, лучше в сердце моем тебе остаться.Когда они начали исполнять припев, Хуанита медленно повернула голову в их сторону, губы ее едва заметно двигались, словно она пыталась беззвучно петь вместе с ними. В это мгновение она снова походила на ребенка, маленькую девочку, страстно хотевшую стать частью песни, которую она никогда не знала, мелодии, которую она никогда не слышала.
Когда припев кончился, миссис Брустер громко высморкалась в фартук, взгрустнув о своем чудном голосе, пропавшем в этом смраде.
— Больше всего мне понравилась часть с моим именем, — сказала Хуанита.
— Естественно. Это самый лучший кусок. — Она похлопала официантку по плечу.
— «Лучше в сердце моем тебе остаться». Да если б кто-нибудь сказал мне такие слова, я бы прямо на месте умерла.
— В настоящей жизни такого не говорят. Теперь ты чувствуешь себя лучше, дочка?
— Со мной все нормально. Со мной и было все нормально. Я только хотела услышать эту песню, чтобы убедиться, что он не врет.
— Она немного не в себе, — сказала миссис Брустер Филдингу. — Но с ней легко управляешься, если знаешь как.
— Честно говоря, я вовсе не думала, что ты врешь, — призналась Хуанита после того, как миссис Брустер ушла. — Но мне надо все проверить. Я всегда все проверяю. Правда, смешно, когда психи думают, что все вокруг, кроме них, сумасшедшие?
Филдинг кивнул:
— Очень смешно. Я и сам заметил.
— Но, надеюсь, ты ей нисколько не поверил?
— Ни секунды.
— Я сама вижу, что не поверил. У тебя очень доброе лицо. Могу поспорить, ты любишь собак.
— Прекрасные животные.
Страх его полностью ушел, но в горле застрял комок жалости к ней, и он никак не мог от него избавиться, ни проглотить, ни выплюнуть. Филдинг не часто испытывал жалость по отношению к кому-то еще, кроме себя, и он не слишком любил это чувство. Оно выбивало из колеи. Он хотел вскочить и выбежать из зала, напрочь забыть об этой странной, с печальными глазами женщине, забыть о них всех: о Дэйзи, о Джиме, об Аде, о Камилле. Камилла умер, у Дэйзи и Джима была своя жизнь, у Ады своя… «Какого черта я здесь сижу, — мелькнуло у него в голове. — Это опасно. Я могу вызвать бурю и оказаться в самом ее центре. Мне, пожалуй, лучше смотаться, пока еще можно».