Кто-то в моей могиле

Миллар Маргарет

— Как и все в клинике, если не по имени, то хотя бы в лицо. Но к чему спрашивать меня? Почему не спросить миссис Харкер?

Олстон перегнулся через стол и прищурился:

— С ней что-то случилось?

— Не думаю.

— До меня тут дошел слух, что Харкеры собираются взять в семью ребенка. Не связан твой таинственный визит именно с этим?

— Не прямо, — ответил Пината. — Жаль, что я не могу рассказать тебе всего, Чарли, но кое-что здесь не подлежит огласке. Единственное, что я знаю твердо: случившееся для всех, кроме миссис Харкер, показалось бы вполне безобидным и банальным. Оно не имеет отношения ни к большим деньгам, ни к чьей-то жизни, ни к чему-то мало-мальски серьезному вообще.

Он ошибался: именно это и было поставлено на кон. Но ему не хватило воображения или желания рассмотреть все в деталях.

12. Как бы я хотел, чтобы были только воспоминания

о хорошем, чтобы я, как тысячи других людей, мог

блаженствовать в кругу семьи и счастливо вспоминать

о прошлом. Увы, этого не произошло

На первой попутной машине Филдинг добрался до Вентуры, а на второй, за рулем которой сидел механик по ремонту музыкальных автоматов, до Сан-Феличе. Он вылез на углу Стейт-стрит и Сто первого шоссе. Отсюда было рукой подать до кафе «Велада», зажатого между магазином подержанных вещей («Мы покупаем и продаем все на свете») и гостиницей для проезжающих через город («Комнаты без удобств за два доллара»), со скромной вывеской «Риц» над входом. Филдинг зарегистрировался у портье и получил комнату на третьем этаже. За свою жизнь он побывал не в одной сотне подобных комнат, но эта ему понравилась. Может быть, потому, что он был излишне взволнован, а может, из-за того, что сквозь грязное стекло Филдинг смог отчетливо разглядеть дрожащее отражение солнечных лучей на глади океана и несколько рыболовецких шхун, стоящих на якоре у причала. Они казались такими спокойными и легкими, что у Филдинга даже промелькнула мысль, не отправиться ли ему туда и не попроситься ли на судно. Но он тут же вспомнил про морскую болезнь, которая начиналась у него даже на пароме до Стейт-Айленда. Кроме того, у него теперь была Мюриэл. Он женатый человек, на нем лежит определенная ответственность, он не мог вот так просто отправиться на корабле бороздить океанские просторы и оставить на берегу ждущую его Мюриэл… «Мне надо было уйти в море молодым, — подумал он. — К этому времени я бы мог стать капитаном. Капитан Филдинг — звучит подходяще».

— Лечь в дрейф, — громко скомандовал Филдинг и, чтобы компенсировать себе отсутствие океанского шторма, ополоснул лицо над раковиной. Расчесав волосы (механик по музыкальным автоматам вел машину, опустив верх), пошел вниз в кафе «Велада».

В этом заведении не было определенных часов для обслуживания спиртными напитками. Если у посетителя были деньги, его обслуживали в любое время дня и ночи, и очень часто в самом начале дня здесь собиралось столько же народа, что и поздним вечером. Иногда даже больше, поскольку запах застарелого перегара, переполнявший бар, настолько усиливал ощущение похмелья, что посетитель стремительно бросался заглушить свои чувства. Управляющий отеля «Риц» и старший администратор магазина не раз жаловались на этот запах в отдел здравоохранения, в полицию, в комиссию штата по равным правам в сфере торговли, но миссис Брустер, владевшая «Веладой», сражалась как лев. Это была тощая, унылого вида женщина в огромных размеров переднике из джинсовой ткани, которым она делала все: вытирала прилавки, била мух, промокала лицо, прихватывала горячие сковородки, она использовала его вместо носового платка, отгоняла им мальчишек, продававших газеты, складывала в него жалкие чаевые, вытирала им руки. Постепенно фартук стал подлинным символом ее собственной личности, и, снимая его вечерами перед тем, как отправиться домой, она чувствовала, что лишается чего-то очень важного, словно у нее ампутировали жизненно важный орган.

Филдинг почувствовал запах и разглядел фартук, но ничто не вызвало у него чувства брезгливости. Он дышал куда более смрадными запахами и видел много больше грязи.

Он сел в кабинке у окна. Официантки Ниты поблизости видно не было, и никто не рвался принять у него заказ. Мальчишка-мексиканец, на вид лет пятнадцати, сметал с пола сигаретные окурки. Он работал очень тщательно, то ли он только начал трудиться в этом баре, то ли надеялся найти в утренних завалах мусора что-нибудь более ценное, чем обычный окурок.

— А где официантка? — поинтересовался Филдинг.

Мальчик поднял голову, его огромные карие глаза широко раскрылись:

— Которая?

— Нита.

— Марафет наводит, наверное. Она это обожает.

— Как тебя зовут, сынок?

— Чико.

— Скажи этой даме за прилавком, что я хочу кусок ветчины с ржаным хлебом и бутылку пива.

— Не могу, сэр. Официантки очень рассердятся, они подумают, что я пытаюсь увести у них из-под носа чаевые.

— Сколько тебе лет, Чико?

— Двадцать один.

— Брось заливать, дружок.

Лицо паренька стало пунцовым.

— Мне двадцать один, — повторил он и вновь принялся за работу.

Прошло пять минут. Вторая официантка, обслуживавшая задние кабинки, пару раз бросила взгляд в сторону Филдинга, но не подошла. Не подошла к нему и миссис Брустер, которая протирала фартуком решетку для гриля.

Наконец появилась Хуанита. На ее лице лежал свежий слой пудры, губы подкрашены. Она так старательно подводила карандашом глаза, что напоминала шахтера, проработавшего в забое не один десяток лет. Она отреагировала на его появление, слегка вильнув задом. Так молодая кобыла помахивает хвостом, узнав кого-то знакомого или проявив неожиданный интерес.

— Снова появился, — сказала она без намека на улыбку.

— Удивлена?

— Чего мне удивляться? Меня ничем невозможно удивить. Чего хочешь?

— Ветчину с ржаным хлебом и бутылку пива.

Она прокричала заказ миссис Брустер, но та и ухом не повела, ее фартук не колыхнулся. В голове у Филдинга мелькнул вопрос, не узнала ли она в нем участника драки и не пытается ли теперь своим холодным и безразличным отношением вытурить из бара, чтобы избежать новых неприятностей.

— Обслуживание у вас паршивое, — заметил он.

— Еда тоже. Чего пришел?

— Ну, хотелось просто посмотреть, как тут у вас идут дела в понедельник.

— Я в полном порядке. Джо все еще в каталажке. Он получил месяц.

— Жаль.

Хуанита стояла, несколько изогнувшись, кулак упирался в бедро, манеры ее стали более агрессивными, но не слишком.

— Послушай, эта твоя жалость к людям когда-нибудь приведет тебя к большим неприятностям. Ты вот почувствовал, что тебе меня жалко, и очень скоро вы с Джо уже тузили друг друга.

— Я был немного пьян.

— Да ладно, я просто подумала, что мне лучше предупредить тебя. Дай людям самим себя жалеть. У большинства из них это чертовски хорошо получается, и я не исключение. Погоди-ка чуть-чуть, пойду поддам пару этой старой перечнице. Она сегодня весь день сны видит.

— Нам спешить ни к чему. Почему бы тебе не присесть?

— Зачем еще? — Хуанита посмотрела на него с подозрением.

— Пусть ноги отдохнут.

— Так, теперь тебе жалко мои ноги? Послушай, ты довольно странный мужик. Знаешь об этом?

— Да, мне пару раз говорили.

— А… Не мое дело. — Она присела, изгибаясь куда больше, чем требовалось. — Сигарета есть?

— Нет.

— Тогда свои закурю. Я считаю, что курить свои совсем ни к чему, когда можно стрельнуть.

— Умница.

— Я? Никто вокруг так не думает. Послушал бы ты мою мамашу. Она вся мочой исходит, когда объясняет мне, какая я дура. Но больше этого я терпеть не желаю. Я живу с ней сейчас, пока Джо в каталажке, мне надо, чтобы кто-нибудь приглядывал за детьми. Когда Джо выйдет, мы, может, снова уедем. Я всегда ненавидела этот город. Он всегда ко мне паршиво относился. Только не надо опять начинать меня жалеть. То, что они мне подкидывают, я могу принять.