Кто-то в моей могиле

Миллар Маргарет

Хуанита с печалью смотрела на него.

— А каких собак ты любишь больше всего?

— Спящих.

— У меня когда-то был фокстерьер, но он изгрыз одно из распятий моей матери, и она заставила меня его утопить.

— Какая жалость!

— Я заканчиваю работу через пятнадцать минут. Может, в кино сходим?

Меньше всего на свете ему хотелось в кино, но он ни минуты не колебался:

— Было бы чудесно.

— Сначала мне надо зайти домой и переодеться. Я живу в трех кварталах отсюда.

Ты мог бы подождать меня здесь.

— А почему мне не пойти с тобой? В такой день приятно прогуляться пешком.

Неожиданно на ее лице появилась враждебность.

— А кто сказал, что я собираюсь идти пешком?

— Ну, я просто так подумал. Если тут только три квартала…

— Я было подумала, ты, может, намекаешь, что я из тех, у кого и машины-то нет.

— Я совсем не это имел в виду.

— Вот и ладно. Потому что это неправда. У меня есть машина, я просто не езжу на ней на работу. Я не люблю оставлять ее под палящим солнцем, чтобы всякая черная образина прислонялась к ней почесаться.

У него тут же возник вопрос, существует ли это все — машина, «черная образина», на нее облокотившаяся, — в действительности. Он надеялся, что они были реальными, а не выступали символами черного и страшного, приключившегося с ней под ярким солнцем или без него.

— Я очень забочусь о своем конце.

— Не сомневаюсь. Вот твой чек. Восемьдесят пять центов.

Он протянул ей доллар, и она пошла к прилавку, чтобы взять сдачу.

— Как ты себя чувствуешь, дочка? — мягко спросила ее миссис Брустер.

— Прекрасно.

— Когда закончишь работу, отправляйся к мамочке, полежи и немножко отдохни. Ладно?

— Я пойду в кино.

— Вот с этим?

Обе женщины обернулись и посмотрели на Филдинга. Не совсем понимая, чего от него ждут, он улыбнулся им скромно и застенчиво. Никто из них на его улыбку не ответил.

— С ним все в порядке, — заметила Хуанита. — Он мне по возрасту в отцы годится.

— Ну, мы-то с тобой это понимаем. А он?

— Мы всего-навсего собираемся сходить в кино.

— Он сильно смахивает на алкаша, — заметила миссис Брустер, — посмотри, какой у него красный нос, лиловые щеки, а руки так и трясутся.

— Он выпил только бутылку пива.

— А если кто-нибудь из друзей Джо увидит тебя с этим человеком?

— В этом городе Джо никого не знает.

Миссис Брустер принялась обмахиваться фартуком.

— Слишком жарко, чтобы с тобой спорить. Будь осторожна, дочка. Твоя мать и я, мы ведь старые подруги, вовсе не хотим, чтобы ты снова принялась за старое. Ты уважаемая замужняя женщина, у тебя муж и дети. Помни об этом.

Хуанита слышала все эти увещевания сотни раз, она без труда могла пересказать их, даже задом наперед и по-испански. Она слушала без всякого интереса, посматривая на настенные

часы, переступая с одной ноги на другую.

— Ты все поняла, дочка?

— Да.

— Обрати на это внимание.

— Конечно, — согласилась Хуанита и весело посмотрела на Филдинга. Ее взгляд будто говорил: «Ты только послушай эту дуру». — А теперь я могу идти?

— Двух еще нет.

— Неужели я один-единственный раз не могу уйти до двух?

— Ладно. Но только сегодня. Но вообще-то так дела не делаются. Мне, пожалуй, надо провериться у врача.

Хуанита подошла к кабинке Филдинга.

— Вот сдача.

— Оставь себе.

— Спасибо. Я уже могу уйти. Моя дура сказала, что можно. Сказать мне «деньги» и заставить ее снова захихикать? Просто так, для веселья?

— Не надо.

— Ты что, не хочешь послушать?

— Нет.

По каким-то причинам, объяснить возникновение которых Хуанита не могла, ей тоже не слишком хотелось слышать смех миссис Брустер. Быстрым шагом она двинулась к двери, не оборачиваясь ни на хозяйку, ни на Филдинга.

Скорее на воздух.

Больше всего на свете Хуанита любила быть на воздухе и на свободе, быстро двигаться, переходя с одного места на другое, ничего и никого конкретно не выбирая, все было совершенно одинаково: люди ничем не отличались от баров, домов, что связывали тебя по рукам и ногам, заставляя находиться внутри. Ей хотелось быть поездом, огромным, блестящим поездом, который никогда не останавливается — ни для того, чтобы заправиться, ни для того, чтобы впустить или выпустить пассажиров. Он мчится без остановки и гудит, отпугивая от вагонов кого угодно.

В ее жизни были прекрасные моменты — время, когда она шла от одного места к другому.

Она была поездом. Ту-ту…

13. Я один, в окружении чужих людей в странном месте

Часы показывали половину третьего, когда Пината доехал до кафе «Велада». Перед тем как вылезти из машины, он снял галстук и пиджак спортивного покроя, засучил рукава рубашки и расстегнул верхнюю пуговицу. Он предпочитал играть в открытую: зайти и спросить девушку, надеясь, что его примут за одного из ее ухажеров.

Он не учел одного — острых и подозрительных глазок миссис Брустер. Не успел он войти в дверь, как она заметила его и тихонько сказала Чико:

— Полицейский. У тебя неприятности?

— Нет, миссис Брустер.

— Не ври.

— Я не вру. Я…

— Если он спросит, сколько тебе лет, говори: двадцать один. Понял?

— Он не поверит. Я его знаю. То есть он меня знает. Он учил нас гандболу в Ассоциации молодых христиан.

— Ладно. Спрячься в задней комнате, пока он не уйдет.