Кто убил прекрасную Урсулу
Шрифт:
– Ты дал провести себя этому инспектору Штраусу, потому что тот принялся расточать тебе комплементы, вместо того чтобы поставить его на место! Ты не хотел заниматься этим делом и теперь доволен, что оно закончено, и с логической стороны вроде бы все правильно! А я не вижу никакой логики в покушении на мадам Гарнье. Если Моос виновен, то он должен был бы охотиться за Магдой Фишер. Но только ты не думаешь, а сразу же соглашаешься с официальным заключением. И это ты, который все время бахвалится своим картезианским умом! Но теперь ты даже не собираешься проверить показания свидетелей, о которых знаешь только через третье лицо.
– Черт побери, - сказал Старый Медведь, пытаясь улыбнуться, - где это ты научилась так рассуждать?
Арлет смягчилась.
– Я не шучу, папа, а только удивляюсь, что ты веришь версии Штрауса как словам из святого писания. Как будто не знаешь, как проводятся, допросы в полиции. Из уставшего человека вытягивают все, что хотят.
– Но Моос продолжает отрицать!
– Еще один повод для сомнений. Если бы Штраус был искренен, то вынужден был бы признать, что у него нет против Мооса твердых улик.
– Ты мне надоела!
Руссо выругался, зажег сигарету, чтобы унять нервное напряжение. Дениз нерешительно сказала, что пора обедать. Но в этот раз Старый Медведь потерял аппетит. Он едва притронулся к еде и, в конце концов, ушел, не сказав куда. Он уже был сыт по горло этой двусмысленной ситуацией, Цюрихом и всеми его тайнами.
"Я сую нос то туда, то сюда, урывками провожу следствие и никак не осмелюсь влезть в него с головой. Это на меня не похоже. А что делает Винсент Гарнье? Ему, наконец, сообщили?"
Руссо возвратился на центральный телеграф и снова попросил связать его с Гарнье. Винсент ответил сам. Он заговорил быстро, повышенным тоном, и по его голосу чувствовалось, что он крайне нервничает и возбужден.
– Я узнал, что вы мне недавно звонили. Надеюсь, ничего серьезного? Здесь все намного спокойнее. Я по горло занят и еще не успел позвонить Марсель. Не беспокойтесь, мы пошлем к черту Цюрих. Все ерунда. Ничто не стоит Парижа, особенно в связи с последними событиями... Представьте себе, я заручился поддержкой политической партии. Это все меняет...
– Хватит!
– заорал Старый Медведь.
– Ваша жена в больнице. Вчера вечером ее пытались убить. Так что ваша политика... Он уловил на другом конце провода какой-то хрип, потом снова раздался голос, но уже более низкий, прерывистый:
– Что?! Но...это невозможно...Как себя чувствует Марсель? Она не...она не...умерла?
Слово было произнесено на одном дыхании. Голос Винсента задрожал. Руссо почувствовал, что был слишком резок.
– Пока нет, - смягчившись, ответил он.
– Скажите же, что произошло? Кто в нее стрелял? Мужчина или женщина?
– Я думаю, мужчина.
– Его арестовали? Кто он?
– Я ничего не знаю. Он убежал.
– И это, называется, вы за ней следили?! Мне нечего вам сказать. Если она умрет, то клянусь, что... Извините, я сам не знаю, что говорю. Я сейчас же все брошу и приеду. Вылечу первым же самолетом. Вы можете встретить меня в аэропорту?
– Хорошо, - ответил Руссо и повесил трубку. Он не был раздосадован, а просто злился сам на себя. Нужно было сказать об этом по-другому. Нужно было...Все шло наперекосяк. Он терял самообладание, все делал наоборот. Доказательство? Он ошибся, оплачивая разговор, запутался в монетах, дав вместо полфранка пять сантимов. Он вышел, остановил такси.
– Церингервдтрассе.
– Какой номер?
– Все равно. Туда, где бары.
– Их полно на улице.
– В самый шикарный, в тот, который вам понравится.
Таксист высадил его на Мюлегассе. Старый Медведь расплатился, некоторое время брел по тротуару, потом зашел в небольшой пустой бар, окликнул бармена. Заспанный гарсон еле сдержал зевок.
– Что-нибудь покрепче.
– Коньяк?
– Как хотите, скажите... Гарсон дал ему сведения:
– А, вчерашняя история? Это не тут, дальше, по левой стороне, в Малубаре. Вы журналист?
– А разве не видно?
– проворчал Старый Медведь.
В Малабаре какая-то парочка, медленно попивая ликер, казалось, никогда не кончит обедать. Руссо посмотрел на нее недовольным взглядом. Бармен за стойкой мыл стаканы. Это был коренастый тип с грубыми чертами лица, которому самое место было бы в камбузе на пиратском судне. Руссо решил, что тип, несомненно, упрям, и понял, что должен вести жесткую игру.
– Небольшой вопрос...
– А, еще один, - похахатывая, сказал бармен.
– Для Франс-Суар.
– Черт, неужели вы тоже влезли в это дело? Что, в Париже уже нет преступлений?
– Наши читатели любят развлечься. Вам бы понравилось, если бы ваше фото поместили на первой странице?
– Это годится для плейбоев. Будете что-нибудь пить?
– Я буду делать заметки, - улыбаясь, сказал Старый Медведь.
– Как полицейские? Во время работы ни-ни? Так что вы хотите?
– Это вы давали показания против Мооса?
– Осторожнее!
– Бармен покраснел.
– Не стоит искажать правды Я свидетельствовал ни за него, ни против него. Я сказал то, что видел.
– То есть?
– То, что сообщают полицейским, чтобы побыстрее отделаться от них. А потом лучше всего заткнуться и хранить молчание.
– А молчание стоит дорого, - сказал Старый Медведь, понимающе подмигивая и вытаскивая из портмоне купюру в пятьдесят франков.
– Я не очень люблю зеленый цвет, - скривился бармен, - это, наверное, вопрос суеверия.
Старый Медведь уставился на него в упор. Оба смотрели друг на друга не уступая. Руссо первым опустил глаза.
– Голубая бумажка в сто франков будет лучше?