Кудис
Шрифт:
А теперь не уверен, что проживу так долго.
Но, возвращаясь к той ночи перед поворотным днем в моей жизни, я могу вспомнить полную цепочку моих мыслей, я помню всё теперь, потому что След всё еще на мне, и я помню даже, как ветерок, влетающий в окно, шевелил листы истории, которую я заполнял. Я изо всех сил пытался концентрироваться на работе, но от скуки и однообразия этого занятия мысли всё время разлетались прочь, в голову лезли самые несущественные мелочи: обрывки песен, воспоминания о школьных годах, студенческие похождения, даты ближайших распродаж в магазинах, разговоры с коллегами, мечты об отпуске… и наконец мысли закономерно вернулись к последнему спору с Юрой. Точка ведь поставлена не была, поэтому мой мозг радостно ухватился за возможность сразиться сам с собой.
Любое чудо – это неполная картина или неправильно понятые факты.
Эта фраза, должен признать, крепко засела у меня в голове. В ней был смысл, была сила, и я понял, что если
Сам я перед собой такой выбор не ставил, но теперь, после той истории, я подумал, что должен наконец решить, на каком из двух берегов я. А ведь я так и не решился никому рассказать, сам не знаю, почему, может, из страха быть осмеянным или из страха, что мне не поверят… а может, я просто сам не мог решить, во что верю и что со мной произошло, поэтому, не имея своей точки зрения, не решался впустить в эту историю посторонних судей. Я хотел сам сделать выводы и сомневался, что кто-то, не видевший и не переживший этого, сможет судить вернее меня.
Чудо или обычное заблуждение? Перед моими глазами встала картина той ночи, свет фонаря, отражающийся от блестящего асфальта, потому что весь день шел мокрый снег, и тот парень, лежащий на дороге. Я вспомнил, как бежал к нему, зачем-то выкрикивая: «Я врач!», хотя никого, кроме нас двоих, там не было. Пустая улица, глубокий вечер последнего зимнего месяца, пьяный водитель и неудачно оказавшийся на дороге пешеход. И один одинокий врач, решивший, что ему жизненно необходимо выпить банку пива перед сном. Если бы я остался дома в тот вечер, этой истории не было бы вообще, то есть, она была бы, но без моего участия. И уж точно мне не пришлось бы уезжать к черту на рога, в крошечную поселковую амбулаторию. Так что, прокручивая в голове тот странный период моей жизни, я прихожу к выводу, что на самом деле всё это началось именно в тот влажный зимний вечер. Этот как подхватить вирусную инфекцию – ты заболеваешь не мгновенно, ты продолжаешь жить, строить планы… а вирус, уже проникнув в твой организм, внедряется всё глубже, захватывает тело, набирается сил, чтобы рвануть. И однажды ты просыпаешься с температурой и обнаруживаешь, что не можешь встать с кровати, а все твои планы пошли коту под хвост. Вот примерно так же мне видится вся эта странная история. Тот парень, случай с ним, был вирусом, который я, еще не ведая, уже впустил в свою жизнь.
Я тряхнул головой, пытаясь сосредоточиться на историях болезни, я ведь решил работать, как бы скучно и неприятно мне ни было занятие. Какое-то время мне удавалось концентрироваться на написании диагнозов и планов лечения, но потом заскучавший разум снова соскользнул в тот зимний вечер и наш сегодняшний спор. Человек, никогда не видевший гигантскую волну-одиночку, может до хрипоты спорить, утверждая, что ее нет и по законам физики быть не может, но выжившие моряки знают, что это не миф и не байка. Юра так легко спорил и стоял на своем, потому что за всю свою жизнь не видел ничего, что не укладывалось бы в его привычную концепцию мира, такие ситуации обычно любят киношники: религиозный фанатик вдруг встречает инопланетянина, высмеивающий страх перед призраками сам становится их жертвой, врач-психиатр вдруг получает по башке от терминатора и т.д. Но кино не жизнь, там всё происходит для простых целей: двигать сюжет вперёд и держать зрителя у экрана; в жизни зрителей нет, а сюжет нам, участникам представления, не известен.
Почему это произошло с мной, а не с Юрой? Почему это вообще должно было произойти? Я никогда не был суеверным или религиозным, не был и атеистом, я верил во что-то, сам не знаю, во что. Никогда не задумываясь над этой темой – у врачей, знаете ли, не так уж много времени на самокопание, и обычно, когда оно появляется, мы тратим его на профессиональное нытье (Что я сделал не так? Почему он умер? Мог ли я его спасти? Может, мне не место в медицине?) или на личные драмы (Я так одинок. Работа забирает всё время. Это мое служение человечеству или проклятье? Меня ждет одинокая старость и дом престарелых, где я буду всем рассказывать, что в прошлой жизни был врачом, и всем будет плевать, еще один старый пердун, считающий, что ему кто-то что-то должен только потому, что он умудрился не окочуриться в положенный срок, то есть сразу после выхода на пенсию), после той ночи я поневоле стал размышлять о мире, и о том, как мало нам известно о его устройстве. Я мог бы рассказать то, что случилось со мной тем поздним вечером, переходящим в ночь… да только не мог. Как рассказывать то, что сам не понял и не до конца принял? Когда ты не имеешь твердого решения, каждый может легко перетянуть тебя на свою сторону, а где гарантии, что тебе туда надо?? Опять же, услышанная из чьих-то уст, история теряет свою истинность, но приобретает красоту. Когда солдаты ползают в крови и грязи, превозмогают боль, страх, или жертвуют жизнью, смотрят в глаза умирающим друзьям – вряд ли это ощущается ими как нечто интересное, душеподъемное и красивое, а вот истории об этом, покрытые правильными оборотами речи и пафосными
И снова блестящий асфальт, я бросил свои банки с пивом – благо, они были железными – прямо на тротуар и бросился на дорогу, даже не подумав, что там могут быть и другие машины. К счастью, их не было, не было никого, кроме молодого парня в оранжевом пуховике и зеленой шапке, лежащего на проезжей части с раскинутыми руками. Водитель скрылся, а я не запомнил марку машины… черт, я ведь не смотрел даже туда, пока не услышал визг тормозов и глухой, объемный какой-то звук удара. Когда я повернул голову, машина уже уносилась прочь, сверкая задними огнями, а я, быстро преодолев секундное оцепенение, бросился к пострадавшему, сообщая пустой улице, что я врач. В сыром воздухе февраля время как будто остановилось, адреналин ворвался в мою кровь, я не видел ничего, кроме лежащего на дроге тела, и одновременно видел всё, что касалось этого парня – его острый нос, букву N на белых кроссовках, темные капли мокрой грязи на штанах и рукавах крутки, я искал глазами кровь, ощупывая взглядом каждый миллиметр асфальта и его тела, но так ничего и не нашел.
Стоп. Так я до рассвета не напишу ни одной истории, строго сказал я себе, и не останется время на сладкое – созерцание ночного города, на чай с пирожным из буфета… мы зачастую сами крадем у себя жизнь, вернее, ее остатки, после того, как основную ее часть уже украла система. Не надо форсировать события, сказал я себе, это как содрать корочку до того, как процессы восстановления под ней будут завершены. Понимание придет само, со временем, когда наш великий подсознательный ЦРУ, по мнению Юры, проанализирует все данные, сопоставит с опытом и имеющимися знаниями и вынесет вердикт. Вот тогда и буду думать: согласен я с ним или нет. А пока – за дело.
Я склонился над ненавистным документом – заведующий отделением любил повторять, что мы пишем их не для себя и не для больного, а для прокурора – и начал выводить название медикаментов и набившие уже оскомину фразы типа «самочувствие удовлетворительное, жалоб нет» и «лечение по плану», по радио Джо Кокер запел о простых вещах, которые ничего не стоят, но делают нашу жизнь по-настоящему счастливой, я вздохнул и погрузился в работу, грезя о тех самых простых вещах вроде чашки кофе и блаженного безделья. Приняв решение не думать больше о той ночи, по крайней мере, сегодня, я испытал настоящее облегчение, ответ не был найдет, но никто и не требовал его от меня, еще одна простая и такая приятная вещь.
Когда я подходил к концу 3й истории, дверь распахнулась – дурной знак, а через минуту я уже бежал, забыв о той ночи, о ночных огнях и кофе из новенькой кофе-машины. Мальчик, которого я оставил под наблюдение из-за хрипов, умирал, и я бежал, не проклиная всё, а боясь, что эту гонку со смертью мне не выиграть. Сначала он проснулся от удушливого страха, так сказали его соседи по палате, попытался вскочить с кровати, но упал, разбудив остальных 2 – всего их было 5 человек – он успел сказать, что ничего не видит, а потом вместо членораздельной речи остальные напуганные больные услышали бульканье и тянущиеся звуки. Влетев в палату, где он всё еще лежал на полу – медсестра не решилась его трогать и перемещать, даже не перевернула – я понял, что проиграл, хотя он был еще жив. Наклонившись над ним, я увидел, что его лицо превратилось в маску, левая половина поплыла вниз, как будто одной стороной он угодил во временную бурю, которая состарила левую часть его тела на 50 лет, левая рука лежала рядом, но превратилась в скрюченную клешню. У него ведь были хрипы, сраное подозрение на бронхит, думал я, отдавая распоряжения набежавшим медсестрам, я делал это на автомате, а какая-то часть меня продолжала недоумевать: у него ведь совсем не было жалоб! Черт возьми, ему всего 15 лет! Мы отвезли его в реанимацию, поставив на уши всю больницу, вернее, всю, кроме гинекологии, эту область хоть можно было исключить, ха-ха. Я сидел над ним, молясь неведомым богам и ему самому, просил не делать глупостей, не сдаваться, но к утру он умер, время смерти: 5 часов 3 минуты.
Ночь забрала еще одного.
Я брел к себе на этаж по лестнице со 2-го этажа, где была реанимация, и накрытое простыней не выросшее еще тело стояло у меня перед глазами. Что я скажу его родителям? Что вообще можно сказать людям, потерявшим ребенка на фоне полного здоровья? Они даже не хотели оставлять его в больнице, он и сам не хотел, понятное дело, подумаешь, немного кашляет, немного хрипит… сейчас они спят и не знают, что больше у них нет сына, что вчера был последний раз, когда они говорили с ним, что он уже не вырастет, ему не придется выбирать ВУЗ или идти в армию, он стал еще одним павшим на поле боя жизни и смерти, его сражение пришлось на ночь, а это заведомо проигрышное время.