Культура поэзии – 2. Статьи. Очерки. Эссе
Шрифт:
И твой текст, которого ещё нет (его, может быть, и не будет), начинает вибрировать в уме, в сердце, в душе, в плоти. Эта Вибрация организовывает воздух, дыхание, задыхание – в мелодию, в шёпот, в бормотание, в напевание того, чего ещё нет. Да и будет ли ОН – текст?..
Если цивилизация анализирует, расщепляет, разламывает, отрезает мир от мира, то искусство – синтезирует мир в мире. Создаёт подлинное в реальном, чистое в грязном, прекрасное в безобразном, радужное в чёрно-белом (и – наоборот), живое в полуживом, бессмертное в вечном.
Текст, ненаписанный и ожидаемый, слетается к тебе – шелестеньем, шорохом, звуком вообще, первыми искрами и мерцанием смыслов, которых еще нет, обрывками грамматики / синтаксиса, налипающими на первые ростки интонации, тональностью, сгустками и пустотами языка – призраком ещё – языка, непреодолимым желанием – записать всё это, – и могучим сдерживанием себя – не сесть за стол! – неопределенностью и одновременно предчувствием
Но – текст уже в тебе.
Сонет свой Рильке заканчивает строкой «в дремучем слухе храм ты им воздвиг»: так и есть – текст строится слухом. Комплексным и тотальным слухом – слухом слуха, зрения, разума, памяти, души, сердца, интуиции и гармонии. Орфей как материализованный (интерфизический) миф – есть СЛУХ. Слух – феномен поливалентный, субъектно-объектная широта его необозрима: слух Творца, слух Природы, слух Космоса, слух текстотворца, слух миропонимания, слух мироздания, слух культуры, слух памяти, слух словесности, слух языка, слух Архетекста / Текста, слух Духа, слух души, слух плоти, слух Музыки и слух исполнителя музыки, слух читателя, слух общества, слух литературы, слух звериный, животный, плотский, биологический, слух всех стихий (воды, огня, земли и воздуха), слух пятой стихии – Красоты / Поэзии и т. д.; и, наконец, – СЛУХ СЛУХА.
Слух гортани возрастает и крепнет. А текста ещё нет. Но! – в тебе появляются его очертания (параметры / формы) звуковые, графические, дискурсные и дискурсивные, фонетические и фоно-семантические (смыслы звуков), грамматические-словообразовательные, словесные, грамматические-синтаксические, фразовые, строфические и, наконец и слава Богу, – текстовые.
Когда читаешь, точнее – видишь, современный текст, стихотворение, – то замечаешь прежде всего отсутствие знаков препинания. И это не приём. Если стихотворение есть выдох или поток мысли, или поток речи, или ПОТОП языка – отсутствие знаков препинания оправданно. Но в 90 % всех современных текстов это пунктуационное зияние обусловлено просто свободой и крепостью новой графической традиции и моды. Словно вот уже 150 лет стихотворцы / крепостные приходят к крыльцу царя-батюшки за тем, чтобы услышать: – Крепостное право отменено! Можно знаков запинания не ставить! И так каждое утро, скажем, в 9:00 стоят понурые невольники точек и запятых и слышат: Свобода! – и ликуют, сердешные – и не ставят знаков этих проклятых. И вливаются в общую мировую традицию нон-пунктуации, забывая о том, что вольный русский синтаксис без знаков препинания безумеет, – и авторы освобождают себя от ответственности словоговорителя и смыслопорождателя: понимай как хочешь, и у меня не будет горя от ума. Перечитайте «Горе от ума».
Слух гармонии. Чувство гармонии. Мука гармонии. Гармония как некая сущность – явление (именно так: от глагола «являться / явиться») неописуемое, загадочное: мы видим только результат её появления и работу такого результата. Совокупность связей бытового, бытийного, инобытийного, биопсихологического, духовного, рационального и иррационального, эмоционального и метаэмоционального, смыслового и метасмыслового, голосового и эхолалического, визуального и звукого, музыкального и цезурического (пауза), интонационного и тонального, качественного и количественного (язык, дискурс, текст), человеческого и социального, человеческого и культурного, человеческого и божественного, материального и чудесного – вот аспектуальная радуга гармонии. (Смотрю в окно и вижу на черёмухе сойку – нахохленную и распушившуюся (–43 °C): рай-птица превратилась в серо-голубой пушистый шар – радуга, сжатая в пуховый кулак.) Гармония надвигается вся сразу и отовсюду. И текст в тебе вот-вот произойдёт. – Когда вода воды напьётся.
Человек живёт в четверть силы. Когда имеешь дело с гармонией – живёшь четырежды и враз.
Надеждой сладостной младенчески дыша,Когда бы верил я, что некогда душа,От тленья убежав, уносит мысли вечны,И память, и любовь в пучины бесконечны, —Клянусь! давно бы я оставил этот мир:Я сокрушил бы жизнь, уродливый кумир,И улетел в страну свободы, наслаждений,В страну, где смерти нет, где нет предрассуждений,Где мысль одна плывет в небесной чистоте…Но тщетно предаюсь обманчивой мечте;Мой ум упорствует, надежду презирает…Ничтожество меня за гробом ожидает…Как, ничего! Ни мысль, ни первая любовь!Мне страшно… И на жизнь гляжу печален вновь,И долго жить хочу, чтоб долго образ милыйТаился и пылал в душе моей унылой.Вот – гармония. Гармония текста, мира и целостного, но сложного, слоистого, многосферического бытия. Поэт простирает гармонию (и свою, и божественную) «В страну, где смерти нет, где нет предрассуждений, // Где мысль одна плывёт в небесной чистоте…». И – пугается этой абсолютной чистоты. И – удерживает зеркало текста, поймавшего и отразившего ветер ИНОГО.
И текст диктуется тебе – гармонией. Он вот-вот появится. Явится, когда вода напьётся и потемнеет тьма.
Господи, сфотографируй нас…
Третий день стоит в моей голове и не доходит до рта фраза «И хлынет смерть»… И хлынет смерть. И хлынет смерть. Смерть – это такая вода, в которую, точно, не войдёшь дважды… Но так ли это? Человек – не кошка, обладающая девятью жизнями и девятью смертями. Человек умирает не единожды: от обморока до клинической смерти, от непомерной тоски до отчаяния, от звериного – из живота самого – крика до немоты. Он живёт множественно. И множественная жизнь принимает множественную смерть.
Воздух уплотнился. Войной. Последние два-три года дышать становится всё труднее: весь Ближний Восток, Сирия, Корея, Украина и ещё десятка два мест, откуда исходит боль. Тоже множественная. Потому что, зная войну не понаслышке, понимаешь и представляешь, и видишь во сне, как много людей сегодня впустили в себя зверя, чтобы убивать и быть убитыми.
Множественная жизнь, однако, пока неуязвима. Нет, уязвима, конечно, но не тотально, хотя смерть оглаживает её со всех сторон. Со всех, да не со всех: есть ещё, слава Богу, светлая печаль и печальная красота, есть стихи и тёмное счастье переживания и познания нового – нового в музыке, в слове, в человеке. Чёрная эвристичность бытия сменяется светлой, лучезарной. Так и живёшь, уже не вздрагивая и не закрывая ладонями лицо, не мигая в чередовании вспышек темноты и света… И думаешь иногда: какая вспышка будет последней – чёрная или золотая?
Лучше бы – золотая… Я читаю стихи – себе – каждый день: утром (обязательно!) – чтобы очнуться, осмотреть себя изнутри, почувствовать присутствие души в себе, ощутить сердце (в его эмоциональном воплощении), ум (его горе и горе от него), – одним словом, чтобы вернуть себя; вечером – чтобы не сойти окончательно с ума, с души и с сердца от пошлости – социальной, персональной, толпяной и своей, – чтобы очиститься от пошлости, чтобы снять её налёт со всего в себе, что дышит и болит, говорит и радуется. Постоянное чтение стихов приводит, с одной стороны, к проявлению постоянной любви к Боратынскому, Тютчеву, Пушкину, Анненскому, Мандельштаму, Седаковой, Шестакову, Гандлевскому, Дозморову и др., с другой стороны, такое чтение выращивает новую любовь к новым стихам и возвращает забытые старые любови к Заболоцкому, Жуковскому, Баркову, Ломоносову, Кушнеру, Тарковскому и др. Новая поэтическая любовь – событие странное, происходящее – для меня – незаметно. Я долго влюбляюсь, медленно (так было со стихами Перченковой, Симоновой, Порвина, Дьячкова (Алексея), Баумана, Могутина, Шварц, Чейгина, Месяца, Чигрина, Каневского и др.). Одним словом, читатель я полигамный: к книгам Целана, Рильке, Фроста, Данте, Седаковой, Мандельштама, Новикова (Дениса) и Пушкина, которые составляют ядро моей поэтической полигамии, прибиваются, притягиваются (вот – поэтическая гравитация) десятки книг новых стихотворцев и поэтов. Самое свежее вторжение в книго-планетарную систему моего постоянного чтения – сборник стихов Анастасии Зеленовой «Тетрадь стихов жительницы». Поначалу я её полистал, выхватил глазами кое-что, подумал: «Интересно», – и отложил. Затем, однажды, в период очередной вспышки тьмы, – взял её с полки и – прочитал всю, проглотил, как в детстве-отрочестве-юности. А потом… А потом и сейчас читаю её постоянно вот уже месяца два – по одному-два стихотворения, загибаю страницы, отмечаю кое-что шариковой ручкой, – и так несколько раз в день.