Культурология. Дайджест №1 / 2015
Шрифт:
100
Стихотворение, написанное в 1840 г. (Приведено
Это – отзвук из ненаписанной книги Баратынского, это – первая, не дошедшая до нас глава его поэзии. Неодновременность, непараллельность в развитии души и тела, досрочность переживаний, то, что отравило жизнь и поэзию Лермонтову, – это, очевидно, в доисторический, так сказать, период Баратынского ложилось гнетом и на него. Его прошлое было стремительное движение, которое теперь уже застыло, оцепенело, – говоря его собственными словами:
Так ярый ток, оледенев,Над бездною висит,Утратив прежний грозный рев,Храня движенья вид.Он спешил, он жадно пил жизненные впечатления несозревшими устами, – и вот теперь «не постигает он души употребленья», и она безвременно иссякла, опустошилась, и тело ненужной и сиротливой тенью влачится без нее.
При таких условиях, при этом нравственном автоматизме разве достижимо счастье? Его и нет под слоем того унылого спокойствия, которым дышат иные страницы Баратынского. Несмотря на свою резигнацию, он несчастен и он не может отрешиться от своей печали.
Но Баратынский глубоко показал всю внутреннюю недоступность счастья не только для себя лично, но и для всех людей вообще, и в то же время засвидетельствовал неодолимость тоски по счастью, – «желанье счастия в меня вложили боги». При этом знаменательно, что, в отличие от многих певцов земной скорби, он разрушительным началом «блаженства прямого» считал не эмоциональные человеческие страдания, не сердечные боли, не смерть. Ему, конечно, было «жаль земного поселенца» 101 с его повседневной заботой и печалью; но, более исполненный мысли, чем задушевности, он источник нашего несчастья философски видел в самой духовной конституции человека, в его положении среди необъятного мира. Именно эта фатальная неприспособленность к счастью наряду с немолчным желанием его составляет, как мы уже сказали, центральную мысль в поэзии Баратынского. Он не понимает мира без человека и первый рассматривает в связи с последним. Вселенная как поприще для людей составляет предмет его исключительной думы, и поэтому для него так важна проблема счастья. И вот, человек для него по самому происхождению и по существу своему является обреченным на муку вечного противоречия. Дети Прометея, «чада святотатства», мы осуждены «питаться болезненной жизнью, любить и лелеять недуг бытия и смерти отрадной страшиться 102 , мы осуждены быть несчастными, – и в то же время Прометеева искра не может погаснуть в нас и, все разгораясь, она говорит нам о небесной родине, о небесном счастии. И вечные Танталы, мы алчем и не насыщаемся. Быть может, еще тяжелее другая антиномия, другая исконная трагедия, которая называется: прикованный Прометей. Свобода, пригвожденная к скале; крылья связанные; дух плененный: таково зрелище, которое для забавы приуготовили себе жестокие и насмешливые боги. Они не могут простить нам похищенного огня, и не кончается наша тяжба с ними. Есть гнетущее противоречие между прикрепленностью и оседлостью человека и высоким парением его духа. Конечный и утомляемый, смертный и слабый, человек находится в крепостной зависимости от своей скалы (она есть у каждого), от своего места, от своей предназначенной доли, и это мешает его идеальной подвижности, и это создает в нем безнадежную борьбу между природой и свободой, между судьбой и сердцем, – и опять таким образом восстает перед нами грандиозная в своем несчастьи и в своем величии фигура скованного Прометея, чья страдальческая тень поднимается за лучшими и наиболее характерными стихотворениями Баратынского. Тягостна для нас «жизнь, в сердце бьющая могучею волною и в грани узкие втесненная судьбою». Что же, покориться этим граням, усмирить волну? Да, Баратынский как будто советует это, но совесть его дышит горькой неуверенностью:
101
Из стихотворения «Недоносок» (1835) (там же. – С. 182).
102
Цитата из стихотворения «Дельвигу» (1821):
Напрасно мы, Дельвиг, мечтаем найтиВ сей жизни блаженство прямое:Небесные боги не делятся имС земными детьми Прометея.Похищенной искрой созданье своеДерзнул оживить безрассудный;Бессмертных он презрел – и страшная казньПостигнула чад святотатства.Наш тягостный жребий: положенный срокПитаться болезненной жизнью,Любить и лелеять недуг бытияИ смерти отрадной страшиться.(Там же. – С. 77)
103
Цитата из стихотворения, написанного в 1832 г. (там же. – С. 164).
Но человек не только физически прикован к своей человеческой слабости. Какие бы гордые и светлые горизонты ни раскрывались его духу, все же он сир и мал для мира, в который брошена искорка его души. Мир и по своей внешней и по своей внутренней величине, и по своим размерам и по своей тайне, неизмеримо больше его, и человек воплощает собою то новое противоречие, что его подавляет его собственное жилище, Вселенная. Он оказывается в мироздании каким-то «недоноском» 104 . «Крылатый вздох» 105 , он носится меж землей и небом, одинаково страшными для него, и Вселенная его ужасает.
104
Имеется в виду стихотворение «Недоносок» (1835). Слово «недоносок» употребляется здесь в значении мертворожденного, не воплотившегося; имеется в виду верование в то, что душа ребенка, умершего до крещения, мечется между небом и землей, не находя успокоения.
105
Из стихотворения «Недоносок»:
И ношусь, крылатый вздох,Меж землей и небесами.(Баратынский Е.А. Полн. собр. стихотворений. – Л.: Сов. писатель, 1989. – С. 161).
«Роковая скоротечность», он «отбывает без бытия» из этого мира, где так пугливо вздрагивал и от космических бурь, и от драматизма человеческого:
Смутно слышу я поройКлич враждующих народов,Поселян беспечных войПод грозой их переходов,Гром войны и крик страстей,Плач недужного младенца… 107106
Заключительные строки стихотворения «Недоносок» (там же. – С. 182).
107
Цитата из стихотворения «Недоносок» (там же. – С. 182).
В другой редакции:
В тягость роскошь мне твоя,О бессмысленная вечность!(Баратынский Е.А. Стихотворения и поэмы. – М.: Худ. литра, 1971. – С. 255.)
Так, божественное пламя, лучшее достояние человека, в то же время тяготит его, и, на минуту низринутый в вечность, сам причастный к ней в своей душе, он мучится ею, но и жаждет ее, борется из-за нее с богами, – и терзает его это роковое противоречие. Для мира великого и вечного он еще не дозрел.
А пока человеческий недоносок робко живет на земле, он неминуемо подпадает фатальной силе несчастья. И в поразительно красивых, непередаваемых строфах своей «Осени» Баратынский описал, что приносит этот «вечер года» человеку, «оратаю жизненного поля», какую жатву собирает он «в зернах дум».
Ты так же ли, как земледел, богат?И ты, как он, с надеждой сеял;И ты, как он, о дальнем дне наградСны позлащенные лелеял…Любуйся же, гордись восставшим им!Считай твои приобретенья!..Увы! к мечтам, страстям, трудам мирскимТобой скопленные презренья,Язвительный, неотразимый стыдДуши твоей обманов и обид!Твой день взошел, и для тебя яснаВся дерзость юных легковерий;Испытана тобою глубинаЛюдских безумств и лицемерий.Ты, некогда всех увлечений друг,Сочувствий пламенный искатель,Блистательных туманов царь – и вдругБесплодных дебрей созерцатель,Один с тоской, которой смертный стонЕдва твоей гордыней задушен.Но если бы негодованья крик,Но если б вопль тоски великойИз глубины сердечныя возник,Вполне торжественный и дикой, –Костями бы среди своих забавСодроглась ветреная младость,Играющий младенец, зарыдав,Игрушку б выронил, и радостьПокинула б чело его навек,И заживо б в нем умер человек!Зови ж теперь на праздник честный мир!Спеши, хозяин тороватый!Проси, сажай гостей своих за пирЗатейливый, замысловатый!Что лакомству пророчит он утех!Каким разнообразьем брашенБлистает он!.. Но вкус один во всехИ, как могила, людям страшен;Садись один и тризну совершиПо радостям земным твоей души! 108108
«Осень», 7–10 (1836–1837) (там же. – С. 186–187).
«Садись один»… Оратаи жизненного поля не сойдутся вместе на общую панихиду по своим идеалам; каждый останется в тишине своего внутреннего мира и сохранит про себя «лучший жизни клад – дар опыта, мертвящий душу хлад» 109 .
Быть может, нам стыдно и горько передавать друг другу плоды своего жизненного урожая? И гордость мешает нам сознаться в своей бедности? Но если бы даже мы решились на это, кто нас послушает и пожалеет, кто поверит нам? Опыт непередаваем. Каждый начинает сызнова и каждый остается один. Баратынский живо чувствует эту обиду конечного одиночества, в особенности поражающую тех, чей голос «земное перешел». Человеческая толпа встрепенется от «пошлого гласа, вещателя общих дум», – но то, что в мире есть великого и редкого, проходит незамеченно для погруженных в «потустороннюю суету»: немногие услышат падение звезды, немногие заметят рождение новой.
109
«Осень», 11 (там же. – С. 188).
110
«Осень», 15 (там же. – С. 189).