Культурология. Дайджест №1 / 2015
Шрифт:
Но этого мало. Поэзия, красота, не только радует его лирными струнами, не только умиротворяет его дух, – она ручается ему за смысл и строй мира, за то, что мир есть именно космос, гармония и порядок. Глубоко проникая в сущность поэзии, Баратынский захотел «жизни даровать согласье лиры». Идеал прекрасных соразмерностей, золотая мера вещей из сферы внутренних впечатлений переносится на всю Вселенную. И на первый взгляд хаотическая, Вселенная отзвуков лиры, – той самой, какую некогда держал Орфей, – начинает сама слагаться в прекрасную соразмерность. Разве могут борьба, противоречие, разлад лежать в необходимой основе такого мироздания, где живет поэзия? Баратынский понимает, что в самой рифме есть нечто мистическое и утешительное: может ли не быть сокровенной гармонии в таком мире, где возможна рифма? Согласная, радостная встреча звуков, мелодичный звон сдружившихся слов, которые за минуту были далеки одно от другого и внезапно сблизились вдохновенной силой, открывшей в них затаенную от века симпатию, – разве это не говорит, что мир есть мера? Покуда в мире звучит рифма, можно довериться ему, ибо рифма – внешний знак глубокой музыкальности бытия. И кто владеет ею, кому она отзывается на зов встревоженной души, тот чувствует, что он прав, что он сказал нечто важное и нужное. Рифма – звучащее проявление и доказательство истины. Греческому поэту или римскому оратору толпа оказывала поддержку своим сочувствием, своим рукоплесканьем, – но поэта современности кто одобрит, кто восхвалит?
Но нашей мысли торжищ нет,Но нашей мысли нет форума!..Меж нас не ведает поэт,Высок полет его иль нет,Велика ль творческая дума?Сам судия и подсудимый,Скажи: твой беспокойный жар –Смешной недуг иль высший дар?Реши вопрос неразрешимый!Среди безжизненного сна,Средь гробового хлада света,Своею ласкою поэтаТы, рифма, радуешь одна!Подобно голубю ковчега,Одна ему, с родного брега,Живую ветвь приносишь ты;Одна с божественным порывомМиришь его твоим отзывомИ признаешь его мечты! 129129
Цитата из стихотворения «Рифма» (1841) (Баратынский Е.А. Стихотворения. – М.: Гослитиздат, 1945. – С. 249–250).
А ныне кто у наших лирИх дружелюбной тайны просит?Кого за нами в горний мирОпальный голос их уносит?Меж нас не ведает поэт,Его полет высок иль нет!(Баратынский Е.А. Полн. собр. стихотворений. – Л.: Сов. писатель, 1989. – С. 196).
Так понимает Баратынский поэзию и ее легкокрылую вестницу-рифму. Только они дают смысл и красоту его жизни. Оттого и было ему жутко видеть, что жизнь окружающая беднеет поэзией, что «ребяческие сны» последней исчезают при свете просвещения, спугнутые «общей мечтой», которая «час от часу насущным и полезным отчетливей, бесстыдней занята» 130 . Природа, обиженная тем, что человек в суете своих изысканий стал пытать ее «горнилом, весами и мерой», закрыла свои вещие уста и молчит, и больше не кажет своих примет. Мир стал прозаичен. И трагична в нем судьба последнего поэта, который среди рассудочных поет о страсти, о чувстве, о вере: над ним смеются, он от смеющихся хочет уйти в безлюдный край, но проза расселила людей повсюду, и «свет уж праздного вертепа не являет, и на земле уединенья нет». Непраздная, промышленная земля не может быть убежищем поэта, и он уходит к морю. Оно имеет то разительное отличие от земли, что не изменило своего лица с первого дня творения и, не покорившееся человеку, им не опошленное, сохранило свою первозданную космическую картину. Ровесники земли, если бы воскресли, не узнали бы ее, изменившейся от человеческих перестроек, а море – все то же.
130
Цитаты из стихотворения «Последний поэт» (1835):
Век шествует путем своим железным;В сердцах корысть, и общая мечтаЧас от часу насущным и полезнымОтчетливей, бесстыдней занята.Исчезнули при свете просвещеньяПоэзии ребяческие сны,И не о ней хлопочут поколенья,Промышленным заботам преданы.(Там же. – С. 179)
Поэт пришел к морю, в котором некогда Сафо 132 погребла несчастный жар своей отверженной любви, и в этом же море погребает и питомец Аполлона свой отверженный «бесполезный дар». И, быть может, потому, если звуки земли привычны для человеческого слуха, то голос моря приводит человека в смущение.
131
Цитата из того же стихотворения; далее цитируются его заключительные строки (там же. – С. 179–180).
132
Сафо – греческая поэтесса (VII–VI вв. до н.э.), которая, по преданию, бросилась со скалы в море, отвергнутая Фаоном.
Сам Баратынский, страстно любивший море («с детства влекла меня сердца тревога в область свободную влажного бога») 133 , – Баратынский участь последнего поэта разделил в том смысле, что и он ушел с людского торжища в уединенье и его мало знают. Он на знакомство и не напрашивается, и кто хочет его понять, должен прийти к нему сам. Уединенность его исключительна; она больше уединенности других поэтов именно потому, что мысль вообще уединяет. Но от жизни пестрой и блещущей, от ее беспокойного и резкого полудня хочется иногда уйти к этому печальнику и мудрецу, в прохладу и сумрак его поэтического леса, чтобы, в тишине навеваемой думы, слушать там величавое эхо – прекрасную рифму его стихов. Ибо то, чт он сказал, и в особенности то, как он сказал, входит в историю русской литературы страницей небольшой, но никем не повторенной и едва ли повторяемой. От присутствия Баратынского в нашей словесности стало как-то умнее, чище и торжественнее, и без него русская поэзия была бы скуднее мыслью и много потеряла бы в благородной звучности.
133
Цитата из стихотворения «Пироскаф» (1844) (там же. – С. 202). Анализ этого предпоследнего стихотворения Баратынского (он умер 29 июня 1844 г.) см.: Лебедев Е. Тризна. Книга о Е.А. Баратынском. – М.: Современник, 1985. – С. 274–277.
Печатается по изданию: Айхенвальд Ю.И. Литературные силуэты. Баратынский // Научное слово. – М., 1905. – № 7. – С. 123–139.
Впоследствии статья вошла в первый выпуск «Силуэтов русских писателей». (Айхенвальд Ю.И. Литературные силуэты русских писателей. – М.: Москва, 1906. – 251 с.
Юлий Исаевич Айхенвальд (1872–1928) – литературный критик и переводчик, окончил историко-филологический факультет Новороссийского университета (Одесса), после чего в 1895 г. переехал в Москву. Преподавал в гимназии, университете Шанявского, на Высших историко-филологических женских курсах В.А. Полторацкой; член Пушкинского комитета Общества любителей российской словесности, секретарь журнала «Вопросы философии и психологии». (Вопросы философии и психологии. – М., 1889–1918.) Автор книг: «Наша революция. Ее вожди и ведомые» (Айхенвальд Ю.И. Наша революция. Ее вожди и ведомые. – М.: Революция и культура: Мысль, 1918. – 110 с.), «Похвала праздности» (Айхенвальд Ю.И. Похвала праздности. – М.: Костры, 1922. – 160 с.), «Поэты и поэтессы» (Айхенвальд Ю.И. Поэты и поэтессы. – М.: Северные дни, 1922. – 95 с.). В 1922 г. выслан из Советской России, поселился в Берлине (где и умер), сотрудничая в журнале «Новая русская книга» и газете «День». Главное литературное произведение Ю.И. Айхенвальда – книга «Силуэты русских писателей» (Айхенвальд Ю.И. Силуэты русских писателей. – Берлин: Слово, 1923. – Т. 1–3; переиздана: М.: Республика, 1994).
Подробнее о нем см. статью А.Д. Дранова и А.И. Рейтблата в справочнике: Писатели русского зарубежья, (1918–1940) / РАН. ИНИОН. – М., 1993. – Ч. 1. – С. 23–27.
Взыскующий благодати (Ф.И. Тютчев: поэт и поэзия)
За исключением вдохновенной статьи Вл. Соловьёва 134 , в которой блестяще было конструировано мировоззрение Тютчева, и необыкновенно тонкой, но мало кому известной эстетической оценки Фета 135 , у нас нет положительных данных о поэте и его поэзии. Наши критики – Горнфельд, Мережковский, правда, касались проблемы тютчевской личности – психологии его творчества, но как неполно разработал вопрос первый, так неверно поставил его и другой, для которого Тютчев был не целью, а лишь предлогом к проповеди синтеза индивидуализма и общественности. В заранее приготовленные формулы пытался Д.С. Мережковский 136 втиснуть живое, трепетное содержание поэзии своенравной, меньше всего поддающейся гнету формул, многообразной и сложно запутанной. И муза поэта ускользнула с уготованного ей Мережковским прокрустова ложа. От нее остался лишь призрак неверный…
134
Имеется в виду статья В.С. Соловьёва «Поэзия Ф.И. Тютчева» (1895). См.: Соловьёв В.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. – СПб., Б. г. – Т. 4. – С. 463–480.
135
Имеется в виду статья А.А. Фета «О стихотворениях Ф. Тютчева», впервые опубликованная в журнале «Русское богатство» (Русское богатство. – СПб., 1859. – № 2). См. также: Фет А.А. Соч.: В 2 т. – М.: Худ. литра, 1982. – Т. 2.
136
См.: Мережковский Д.С. В тихом омуте. Статьи и исследования разных лет. – М.: Сов. писатель, 1991. – С. 416–483 (статья «Две тайны русской поэзии»).
Об этом нельзя не сожалеть. Верные пути к раскрытию «психологии» этой поэзии привели бы нас и к более глубокому постижению ее «философии». Многое в миросозерцании гениального поэта стало бы нам ясным. Психология дала бы ключ к его шифру. Отсутствие психологического базиса составляет чрезвычайно большой пробел и в превосходном этюде Соловьёва, пробел, еще не восполненный.
Мы не претендуем на разрешение этой загадки. Кто хотя немного проникал в этот, покуда еще девственный, лес тютчевского творчества, тот знает, как причудливо сплетены самые разнородные элементы его поэзии. Она – узел. И не рубить его надо, а распутать: все дело ведь именно в этом, дело кропотливое и трудное. Мы попытаемся лишь отчасти восстановить истину.
Мережковский рубит этот узел. Вся данная им постановка вопроса свидетельствует о подобном бесплодном способе решения задачи. По неизбежной для этого писателя схеме противоположений с Некрасовым сопоставляется Тютчев, как поэт индивидуалистический, даже эгоистический. Его поэзия – поэзия индивидуализма. Выше всего, полагает критик, Тютчев ставит свое «я», и ему приносит все в жертву.
Мы думаем, что вопрос об индивидуализме Тютчева много сложнее. Конечно, «я» занимало в поэзии Тютчева одно из важнейших мест. Но из этого еще не следует, что он был индивидуалистом. К «я» можно относиться как к греховному началу, как к болезни. И так относился к человеческой индивидуальности Тютчев.
Поэт несомненно религиозный, он в поэзии своей выражал то же миросозерцание, то же воззрение на личность, которое он проводил в своих философско-публицистических статьях. Тютчев не был рассудочным мыслителем, холодно развивающим известные идеи. Его глубокий и сильный в логических построениях ум выражал в них свой внутренний опыт. «Художник» и «мыслитель» сходились в нем. Произведения последнего представляют прозаическое дополнение и, хотя несколько односторонний, но во многом верный комментарий творений первого. Параллель между ними весьма поучительна.