Культурология. Дайджест №1 / 2015
Шрифт:
Нельзя отделываться от политической идеологии Тютчева словами: она – нечто внешнее, ничего общего не имеющее с глубинами его личности. Так может говорить лишь пристрастие, стремление провести во что бы то ни стало предвзятую мысль. Славянофильство Тютчева составляло его глубокое и постоянное убеждение. И не пренебрежительно отворачиваться от этого следует, а вдуматься. Раз такие убеждения были, надо их объяснить.
Результатом изучения последних является следующий вывод: политические и исторические взгляды Тютчева – это те же его философско-метафизические воззрения, переведенные, а часто и не переведенные, на язык политических терминов. Здесь та же основная точка зрения, которая так художественно выражена им в стихах. Это – применение в области политики и истории метафизических идей тютчевской поэзии.
В России видит Тютчев-публицист
Корни славянофильства Тютчева – в его поэзии. Именно такой поэт мог быть славянофилом в том смысле, в каком им был Тютчев.
Россия, по Тютчеву, – носительница начала «воссоединения», в противоположность западному разделению. Когда она появляется на арене западноевропейской истории, то восстанавливает нарушенное там единство (с. 441, 442) 137 .
137
Тютчев Ф.И. Полн. собр. соч. С критико-биографическим очерком В.Я. Брюсова. – СПб.: Изд-во А.Ф. Маркса, 1912.
Почему же запад страдает «разделением»? На этот вопрос Тютчев нам ответит: да потому, что там преобладает личное начало. Апогей европейской истории – это революция, т.е. разделение, торжество «я», отделенного от «животворящего» человеческого и божеского океана. Тютчев был таким противником революции оттого, что она возвела самовластие человеческого «я» в политическое и общественное право («Россия и революция», с. 457).
Основы политического консерватизма Тютчева надо искать в его метафизическом и психологическом антииндивидуализме. С личным началом боролся он всю жизнь в себе, в нем видел причину зла жизни, потому он и не мог не высказываться против его торжества в исторической жизни человечества. К чему привела эта определенная личным началом история, поэт-мыслитель показывает нам в следующих ярких строках.
«Запад исчезает, все рушится, все гибнет в этом общем воспламенении. Европа Карла Великого и Европа трактатов 1815 г., Римское папство и всезападные королевства, католицизм и протестантизм, вера, уже давно утраченная, и разум, доведенный до бессмыслия, порядок, отныне немыслимый, свобода, отныне невозможная, и над всеми этими развалинами, ею же созданными, цивилизация, убивающая себя собственными руками» (с. 474).
Эта философия истории дополняет поэзию Тютчева в области общественных отношений, подтверждает антииндивидуалистическую идею тютчевской лирики историческими примерами. В своей публицистике поэт остался верен ее духу. Это сказалось и в его отношении к христианству. В его понимании, оно давало аргументы против зазнавшегося «я», оно воплощало тот идеал, к которому истомленный своим «я» Тютчев не мог не стремиться. Для него христианство – наиболее сильное в человеческой истории отрицание личного начала. Революция «лична», следовательно, противна христианству. И в своей публицистике, и в своей поэзии отрицает он «первейшее революционное чувство: «высокомерие ума» (с. 461).
«Чувство смирения и самоотвержения, составляющее основу христианства (т.е. надличного мировоззрения. – А.Л.), она (революция) намерена заменить духом гордости и самоутверждения (т.е. началом индивидуалистического воззрения. – А.Л.)».
Революция – это проявление сатанинского начала – начала бунта в человеческих делах. А «сатана» – не воплощение ли того хаоса, которому Тютчев-лирик уделил такое внимание? И в лирике, и в публицистике изобличаются и порицаются заносчивость «я», самообольщение, хаос, отпадение от целого и утверждается объединяющее, космическое начало, воплощенное в России, тот идеал, к которому стремился этот гениальный критик личности в мировой поэзии.
В славянофильских убеждениях Тютчева отразились глубины его личности, мировая трагедия была для поэта лишь обобщением его личной трагедии – трагедии борьбы со своим «я». Россия – это чаемый им выход в большом масштабе. Для Тютчева – это воплощенная нирвана «эготизма» 138 .
И, конечно, если политические идеи Тютчева не могут быть отделены от того оригинального целого, которое представляет собой тютчевское творчество, то тем паче не следует выделять политические стихотворения Тютчева за какую-то одну скобку чуждого, не настоящего. Пора оставить этот предрассудок. В тютчевских стихотворениях на политические темы мы находим чрезвычайно характерные мотивы его личной душевной драмы.
138
Нирвана (санскр.: успокоение, угасание) – в древнеиндийских религиозных и философских учениях – состояние отрешенности от жизни, при котором более не действует закон кармы. В буддизме нирвана означает высшее состояние духа человека, освободившегося от земных привязанностей, страстей и желаний и после смерти уже не возрождающегося в новой телесной оболочке.
Эготизм (англ.) – крайняя степень эгоизма. Слово, ставшее популярным после Стендаля, написавшего «Воспоминания эготиста».
Перейдем к ней теперь. Политическая философия Тютчева благодаря своим резким формулировкам дала нам уже отчетливые контуры его умонастроения, вполне подходящие к содержанию последнего. Попытаемся их несколько заполнить.
Первый вопрос, возникающий при попытке заглянуть в творческую душу, – это как чувствует поэт мир? Такой вопрос применим к каждому истинному поэту; по отношению же к поэту космоса и хаоса он возникает сам собой.
Мы знаем, что Тютчев – пантеист. Индивидуализм и пантеизм – два полюса мировоззрения. Кто становится пантеистом, тот уже не индивидуалист. Это недостаточно учла наша критика. Верно отметив пантеизм Тютчева, и Мережковский, и другие исследователи, однако, не заполнили этого контура.
К какому типу пантеистов можно отнести нашего поэта? Мы укажем здесь на две формы этого мироотношения. Есть пантеизм органический и прирожденный – от здоровья: личность сознает себя лишь «звеном в цепи непрерывной творенья» и мыслит себя нераздельно слитой с природой; таков пантеизм Пушкина, Фета в ряде его произведений. Но есть и другой – от болезни: он – прибежище личности истомленной бременем своего собственного «я». Лишь кто испытал, как невыносимо тяжело быть собой, пишет:
Час тоски невыразимой!..Всё во мне, и я во всем!.. 139139
Эта и следующие две цитаты – из стихотворения «Тени сизые смесились» (1835) (Тютчев Ф.И. Соч.: В 2 т. – М.: Правда,1980. – Т. 1. – С. 81).
Так почему же тоска? Да потому, что, несмотря на всю эту близость миру, что-то еще стоит между ними: их еще разделяет, хоть и прозрачная, но все же непроницаемая пленка тела. Помимо этой близости к природе уставшего от жизни человека, которую он почувствовал лишь, когда
Жизнь, движенье разрешалисьВ сумрак зыбкий, в дальний гул, –в нем все еще томление его тяжелого трудового дня индивидуальности, обреченной на обособленную жизнь и обособленную борьбу, остро чувствующей свои запросы и, не покладая рук, стремящейся к их удовлетворению. Он так устал от этого: и пусть сумрак, опрозрачнивший его существо, пусть же он довершит свое влияние тем, чтобы оно стало проницаемым, чтобы оно слилось с природой. И вот он молит:
Сумрак тихий, сумрак сонный,Лейся в глубь моей души,Тихий, томный, благовонный,Все залей и утиши.Чувства мглой самозабвеньяПереполни через край!..Дай вкусить уничтоженья,С миром дремлющим смешай!Блаженно уничтоженье, которое желаешь вкусить! Ибо оно, собственно, уничтожение бремени отдельного «я», но не смерть. Это «смешение» с миром, полным вечной жизни, – и потому жизнь в мире. Жизнь без тяготы, жизнь легкая. «Я» остается, но лишь как ощущение легкого, ни с чем в отдельности не связанного, потому что со всем смешанного существования. Ничто – и все! Вот это «уничтожение» Тютчева. Оно – рай всех согбенных под своей тяжестью. Это и понятно: представление о рае создается нашим адом, нашим страданием.