Культурология. Дайджест №3 / 2017
Шрифт:
«Угадывать намерения, разрушать заговоры, притворяться обманутым, и вдруг одним толчком опрокинуть все огромное и многотрудное здание из хитростей и замыслов – вот что я называю жизнью!» – говорит Печорин (1, с. 175). Как и драгунским капитаном, им руководит желание срежиссировать весь спектакль. Но ни в подлом заговоре армейцев, ни в тонкой психологической игре Печорина такая режиссура невозможна. Случайность вторгается в человеческие планы и не позволяет довести желаемое до конца. Развязка драмы катастрофична: Грушницкий убит, сердце Мери разбито, здоровье и благополучие Веры пошатнулись, а Печорина по подозрению в дуэли ссылают в крепость. Желание Печорина властвовать над людьми проявляется в пятигорской истории в полной мере, но, увы, и он сам, и остальные участники этой трагедии подчиняются
Что лучше: прекраснодушие Мери или неприкрытый цинизм Печорина? Нелицеприятная правда о человеческих слабостях или романтические иллюзии о возвышенной душе? Безответственная глуповатость Грушницкого или порочная искушенность Печорина? Стоит ли подглядывать в приоткрытый ставень или проще и спокойнее пройти мимо? Все эти вопросы ведут нас к центральной проблеме «Княжны Мери», пропитанной печоринской рефлексией и наблюдением над человеческими характерами: что несет человеку опыт познания себя и других, и где та черта в постижении душевных тайн, за которую простым смертным лучше не заходить.
1. Лермонтов М.Ю. Герой нашего времени. – СПб.: Азбука-классика, 2006. – 224 с.
2. Польская Е., Польский Л., Розенфельд Б. «И звезда с звездою говорит…» – Кисловодск: МИЛ, 2005. – 243 с.
3. Розенфельд Б. Малознакомый Кисловодск. – М.: Гелион АРВ, 2005. – 272 с.
4. Лермонтов М.Ю. Сочинения в четырех томах. – М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1958. – Т. 1. – 826 с.
5. Герштейн Э. Роман «Герой нашего времени» Лермонтова. – М.: ЧеРо, 1997. – 128 с.
6. Анненский И. Избранные произведения. – Л.: Худ. лит., 1988. – 736 с.
7. Хамар-Дабанов Е. Проделки на Кавказе. – Ставрополь: Кн. изд-во, 1986. – 256 с.
Алжирский пролог. «Изнанка и лицевая сторона», «Бракосочетания» 7
7
Великовский С. Алжирский пролог. «Изнанка и лицевая сторона», «Бракосочетания» // Великовский С. Грани «несчастного сознания». Театр, проза, философия, эссеистика, эстетика Альбера Камю. – М.; СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2015. – С. 25–30.
Когда пробуешь охватить одним взглядом четверть века писательской работы Камю, поражает на редкость четкая, будто заранее обдуманная и тщательно выверенная упорядоченность его наследия. Иной раз трудно отделаться от догадки, неверной и все же соблазнительной, что оно не сложилось в ходе стихийных и зачастую сбивчивых поисков, а выстраивалось умом, озабоченным тем, чтобы кривая его становления – коль скоро она не может быть совсем уж прямой линией – все-таки была по возможности стройной и плавной, без резких изломов и внезапных зигзагов. Книги следуют одна за другой так, словно это очередные разделы единого сочинения, обогащенного по ходу продвижения вперед и повернутою разными гранями.
«Миф о Сизифе» растолковывает в пространных умозрительных выкладках истины, открывшиеся повествователю в ранних лирических эссе в минуты озарений; «Бунтующий человек» отправляется от той самой точки, где остановилось раздумье «Мифа о Сизифе». В свою очередь, теоретические работы не только примыкают к пьесам и прозаическим повествованиям, но и дают ключ к ним: «Миф о Сизифе» проливает свет на философскую суть «Калигулы» и «Постороннего», в одной из главок «Бунтующего человека» обсуждаются факты, послужившие материалом для «Праведных». Эпизоды, мимоходом намеченные в какой-то вещи, потом образуют костяк следующих: из нескольких фраз «Постороннего» выросло «Недоразумение», лицо, едва промелькнувшее в «Постороннем», станет
Не делая секрета из известной преднамеренности всех тех перекличек и подхватов, Камю в «Записных книжках» в 1947 г. набросал для себя даже схему своего рода триптиха, каким ему рисовалось собственное творчество. Хронология и логическое членение здесь совпадают. Первая часть озаглавлена «Абсурд» и включает произведения с кануна войны до ее окончания: «Калигулу», «Постороннего», «Миф о Сизифе», «Недоразумение». Во вторую, «Бунт», входят «Чума», «Праведные», «Бунтующий человек». Здесь автор пытается извлечь уроки из прошлого, обдумать судьбу и долг личности в потоке истории, характерные для интеллектуальной атмосферы в послевоенной Франции. Черновики третьей части не названы, там значатся замыслы, так и не осуществленные. После гибели писателя эту часть можно с немалой долей приближенности обозначить как «Изгнание», отнеся сюда «Падение» и «Изгнание и царство». У каждой части есть довольно очевидные исторические, биографические и тематические границы. Камю как бы сам подсказывает наиболее желательный подход ко всему, что вышло из-под его пера: за летописью трудов и дней он приглашает уловить жесткую последовательность мысли, привыкшей к ясной расчлененности пройденного ею пути и вместе с тем сопряжению всех своих концов и начал.
Вне триптиха остаются ранние лирические эссе. Камю считал свое тогдашнее мастерство незрелым, хотя и замечал, что именно там его истоки. В подобных случаях очень важны как раз первые шаги. В «Изнанке и лицевой стороне» и «Бракосочетаниях» впрямую, с азбучной элементарностью, высказаны те аксиомы, которые стали отправными для всех позднейших исканий Камю и во многом предопределили самый угол его зрения на жизнь, равно как и его писательский почерк. Эти две книжки, увидевшие свет еще в Алжире (к ним тесно примыкают короткие эссе, вошедшие в 1954 г. в сборник «Лето» и писавшиеся начиная с 1939 г.), – пролог ко всему творчеству Камю.
В обеих книгах немало метких зарисовок: толпа на улицах и солнечных пляжах Алжира, ее вечерние развлечения и спортивные зрелища, облик завсегдатаев кафе, кинозалов, танцплощадок, домашний быт обитателей предместий. Краткие эссе Камю – менее всего «физиологические очерки» или репортажи. Для наблюдателя нравов он слишком погружен в себя: он и не пробует проникнуть внутрь житейской механики, с него достаточно двух-трех световых пятен и примет, схваченных на лету, чтобы, оттолкнувшись от этого, предаться каким-то своим заветным мыслям о нашей земной участи. Социальная сторона бытия вообще занимает его в последнюю очередь – вся эта служба, семейные заботы, привычки своего круга, насущные нужды и прочий повседневный ритуал лишь заслоняют изначальную правду («Любовь к жизни»), ту неизреченную тайну, которую каждый хранит в сокровенных уголках сердца, не пробуя даже передать в словах. Другие могут в нее проникнуть не иначе как расшифровав чужое молчание или случайно перехваченный взгляд («Ирония»). Конечно, уклад общества, обрекающего многих на бедность, тяжким бременем ложится на их плечи, но ведь так повелось не со вчерашнего дня и не завтра изменится. Все это небезразлично, но в конечном счете преходяще. Истина кроется за пределами этого пласта жизни. «Я находился где-то на полпути между нищетой и солнцем, – пояснял Камю свои первые эссе 20 лет спустя, в предисловии 1954 г. к “Изнанке и лицевой стороне”. – Нищета помешала мне уверовать, что все благополучно в истории и под солнцем; солнце научило меня, что история – это не все» (цит. по: с. 27).
Пока что неблагополучие истории, к которому Камю-газетчик не остался равнодушен, почти не попадало в поле зрения Камю-эссеиста. Он склоняется к тому, что загадки мироздания открываются вполне и до конца только при свидании один на один с безлюдьем природы – прибрежным песком, морем, голыми каменистыми скатами, палящим солнцем, развалинами древних городов, заброшенными посреди пустыни. Рассказом о таких встречах – «бракосочетаниях» с землей, водой, небесным огнем – и становятся эссе Камю. Если уж искать далеких предтеч, на чьи жанровые традиции он здесь опирался, то они – среди мечтательных сочинителей «прогулок», какими полна французская литература от Руссо до Шатобриана.