Культурология. Дайджест №4 / 2015
Шрифт:
Главное отличие заключается в том, что западный университет построен на принципе обмена, а российский – на принципе раздатка, поскольку российское общество все еще по преимуществу сословное, а не классовое. «Классовая структура присуща обществу, где основные жизненные блага распределяются при помощи рынка. Сословия – это социальные группы, которые создаются государством для выполнения определенных задач в ходе государственного раздатка. На них государство накладывает обязанности, но и предоставляет им за это привилегии» (с. 207).
В классическом (гумбольдтовском) университете существует свобода выбора преподавателей и дисциплин. Здесь нет обязательных занятий и универсального учебного плана: студенты могут слушать какие угодно дисциплины и в какой угодно последовательности, у каких угодно преподавателей, а преподаватели могут читать
Такой университет уже стал достоянием прошлого. На Западе ему пришел на смену постклассический «массовый университет», который нашел яркое воплощение в американском исследовательском университете (АИУ). В АИУ есть обязательные курсы и обязательные экзамены. Приоритетом для студентов являются уже не чистые знания, а приобретение некоего символического капитала, складывающегося из репутации вуза, среднего балла студента, человеческих связей между выпускниками. АИУ готовит уже не столько ученых, сколько представителей гражданского общества, людей критически мыслящих, креативных, инициативных, т.е. обладающих качествами, требуемыми рынком. На это направлены основные формы обучения – кейс-стади, метод портфолио, творческие эссе, деловые игры и т.д.
В России университеты были учреждены государством в ходе петровской модернизации. Они копировали прежде всего прусский «университет Просвещения», а впоследствии и гумбольдтовский университет, однако очень скоро приобрели «туземные» черты. «Государство <…> насаждало внешние формы западного модерна. Пересадки базовых культурных матриц модерна – индивидуализма, рынка, гражданского общества – не предусматривалось» (с. 71). Очень рано сложилось разделение высшего образования и науки. Университеты, которые первоначально задумывались как подразделения Академии наук, в начале XIX в. передаются под контроль Министерства народного просвещения и превращаются преимущественно в образовательные и воспитательные, а не в научные учреждения.
Профессора и адъюнкты читали не специальные курсы, которые касались области их научных исследований, а общие курсы, утвержденные министерством. Профессоров назначало министерство, которое руководствовалось прежде всего их педагогическими талантами и благонадежностью. Среди них были выдающиеся ученые, «но средний профессор был начетчиком и в лучшем случае хорошим знатоком учебников, по которым он читал лекции студентам» (с. 77).
В 1819 г. была уничтожена и свобода учебы – посредством введения курсовой системы. Отныне студенты обучались по универсальному учебному плану, утверждаемому министром. Появились годовые экзамены и полугодовые зачеты. После запрета философии изучали лишь конкретные науки, преподаваемые на данном факультете, без связи их с другими дисциплинами. «Таким образом, студенты университетов теперь мало отличались от студентов высших специальных профессиональных школ. По сути, целостность университетской корпорации, которую на Западе спаивал воедино философский факультет, обеспечивалась теперь в России лишь институтами самоуправления (к тому же весьма ограниченными)» (с. 79). Устав 1884 г. фактически покончил с существованием университетской корпорации как сообщества, обладающего определенной независимостью от государства, хотя оставался корпорацией как сообщество взаимопомощи.
В результате на российской почве сложился качественно новый тип высшего учебного заведения – мультиинститут. «Мультиинститут – возникшая в Российской империи, продолжившая существовать в СССР и существующая поныне форма вуза, мимикрирующая под университет, но таковым не являющаяся в силу отсутствия одного из главных признаков университета – корпорации, наделяемой привилегиями высшей властью. Мультиинститут представляет собой механическую совокупность факультетов, которые, по сути, являются институтами, т.е. специализированными профессиональными высшими школами. Между ними нет никакой существенной связи, кроме наличия общего администрирования, которое осуществляется назначаемыми министерством чиновниками» (с. 82). Задача мультинститута – дать знания, необходимые чиновникам для службы, а также наделить выпускников классным чином. Обязательное ношение формы, суровая и мелочная дисциплина должны были воспитать в юношах психологию чиновника.
Мультиинститут, оговаривается автор, лишь идеальная модель (впрочем,
Именно госслужащие обеспечивали функционирование институтов общества модерна (армия и флот современного типа, индустрия, здравоохранение, образование и т.д.). «Поэтому перерождение университетов в высшие многопрофильные училища (мультиинституты) госслужбы и было закономерным. Империи не нужны были критически мыслящие представители гражданского общества и носители национальной культуры, которых готовили европейские модернистские университеты» (с. 84). Гумбольдтовский университет выдавал лишь свидетельство о том, что студент прослушал определенные курсы. Для поступления на государственную службу требовался экзамен по месту работы.
В России высшее образование сразу стало государственным ресурсом и гарантировало получение определенного социального статуса. В 1860-е годы натуральное обеспечение казеннокоштных студентов было заменено денежной стипендией. Так возникла академическая стипендия, ставшая отличительной чертой российской высшей школы. По окончании университета студент должен был отработать по указанию правительства по полтора года за каждый год, когда он получал стипендию.
Вплоть до конца XIX в. в России не было аспирантуры и для воспроизводства научных кадров выпускников посылали в университеты Европы либо в Дерптский университет. В начале ХХ в. появляется собственная аспирантура, но традиция «квалификации» в университетах Европы (прежде всего Германии) сохраняется вплоть до 1917 г. Именно благодаря ей научный уровень дореволюционных университетов был выше научного уровня средних советских вузов.
До конца XIX в. в российских университетах не было семинаров, а только лекции, а появившиеся в начале ХХ в. просеминарии и семинарии часто были необязательными. Министерство требовало, чтобы лекции читались в буквальном смысле с листа, студенты же должны были записывать их дословно. «Российские университеты в этом смысле почти полностью повторяли средневековые университеты, где знание тоже раздавалось, и качественно отличались от западных модернистских университетов, где господствовал образовательный обмен. Специфика состояла лишь в том, что у нас в ресурс для раздачи были превращены знания модернистского типа, полученные главным образом на Западе» (с. 91).
Существовали, однако, и механизмы компенсации «раздаточной» университетской системы, такие как экстраординарные лекции, читавшиеся экстраординарными профессорами, которые студенты выбирали свободно, а с 1884 г. – институт приват-доцентов, которые читали курсы, отражающие их научные интересы.
«Если правительство требовало от студентов хотя бы получения минимума знаний, который необходим будущим чиновникам, то студенты шли по пути наименьшего сопротивления и стремились получить оценки, удостоверяющие наличие этих знаний, без труда по приобретению этих знаний» (с. 100). Обычным делом были студенческие забастовки, когда студенты срывали занятия и не учились неделями и месяцами. «Идеалом студенчества был не хороший, добросовестно учащийся студент, а бунтарь, оратор студенческих сходок» (с. 100). «Чистки» университетов затрагивали прежде всего молодых преподавателей, учившихся за границей; карьеристы и бюрократы оставались и задавали тон. Хотя в начале ХХ в. в университеты все больше проникает дух академической науки, рост политической активности студентов сводит все это на нет. В 1905 г. университеты получили свободу выборов ректора, свободу преподавания и учебы: студенты формировали свой индивидуальный учебный план. Однако это не привело ни к повышению интереса к научной деятельности у студентов, ни к спаду политической активности.
Революционность российского студенчества объяснялась спецификой российских университетов. «Революционер как борец с государством – это диалектическая противоположность чиновника как служащего государства. В основе своей они едины, т.е. революционер – это чиновник наоборот, так сказать, чиновник революционного ведомства. <…> Русский революционер был так же далек от западного либерального идеала скептически мыслящего свободного самостоятельного индивидуалиста, как и его враг – русский чиновник» (с. 103).