Купание голышом
Шрифт:
– Некоторым женщинам, ты хотел сказать, – уточнила Джои.
– Черт, да у меня даже спутниковой тарелки нет!
– Ну тогда все, дружище. Мы расстаемся навсегда! Странахэн притянул ее к себе и поцеловал в переносицу.
– Хорошенько подумай, – повторил он. – Пожалуйста.
– Чудак.
– Кстати, хотел тебе сказать. Это было очень храбро – вернуться на корабль.
Джои велела ему не уходить от темы.
– Впрочем, признаю, ты чертовски сексуально смотрелся в своем синем блейзере.
– Исторический момент, – сказал он, – который никогда не повторится.
– О, я ценю
– Ты тоже в этой своей шелковой тряпочке была пикантна.
– Грязный старикашка, – парировала Джои.
Возвращение на «Герцогиню солнца» было неприятным
и даже зловещим. Палуба ниже той, с которой Чаз ее сбросил, но смотреть вниз так же страшно. Джои до сих пор удивлялась, что пережила свой прыжок в море. Она никогда не была религиозной, но с той ночи существование доброго и всевидящего Бога уже не казалось ей столь уж невероятным.
– Я до сих пор иногда ощущаю руки Чаза на своих лодыжках.
– Хотел бы я заставить тебя забыть, – произнес Странахэн.
– Такие холодные, как будто он их держал в ведерке со льдом, – сказала она. – Мик, этот наш гениальный план сработает? А то я уже как-то не уверена.
– Еще не поздно дернуть стоп-кран. Судя по тому, как Чаз выглядел в каяке, он уже здорово выбит из колеи. – Странахэн нежно перевернул Джои на спину. Оперся на локоть и посмотрел на нее: – Мы можем завтра утром сходить к детективу. Попытать счастья в суде.
Она покачала головой:
– Я не могу рисковать. Чаз – очень скользкий тип.
– Он мог обмануть меня.
– Посади пару женщин-присяжных и посмотри, что будет, – сказала она. – Он привык вешать лапшу на уши прекрасному полу. Я – живое доказательство – едва живое доказательство.
– Хорошо, – согласился Странахэн. – Тогда действуем по плану.
– Да.
Но Джои подташнивало от неуверенности. Что ее муж сделает, когда увидит ее? Попытается отбрехаться? Сбежит? Упадет и зарыдает как ребенок? Загнется от остановки сердца?
Нападет?
Реакцию Чаза невозможно предугадать, но Джои точно знала, что скажет, какие вопросы терзают ее с той самой долгой ночи в море. До нее дошло, что это ярость держала ее на плаву все эти долгие часы, заставляла цепляться за мешок с травой – ярость на Чаза, ярость на себя, на то, что вышла замуж за такое чудовище.
– Я тебе рассказывала о стихотворении? – спросила она Странахэна. – Это было в тот вечер, когда он сделал мне предложение. Мы готовили ужин у меня дома. Он принес мне любовный стих и клялся, что сам его написал. А я, как классическая тупая блондинка, ему поверила.
– Дай попытаюсь угадать, у кого Чаз его спер, – сказал Странахэн. – Шелли? Китс?
– Посерьезнее, Мик.
– Шекспир – слишком очевидно.
– Как насчет Нила Даймонда [63] ? – спросила Джои.
Странахэн замер в притворном ужасе.
– Да, Чаз был умен, – продолжала она. – Знал, что для фанатки Даймонда я слишком молода.
Смеясь, Странахэн упал на подушку:
– Какая песня? Стой, сейчас угадаю: «Я есть, сказал я». Очень похоже на Чаза.
63
Нил
– Нет, хочешь верь, хочешь нет – песня «Глубоко в себе», – с сожалением сообщила Джои. – «Дай мне стать тем, кто… ла-ла-ла». Помоги мне бог, я в то время решила, что это очаровательно. Он написал стихи на обороте этикетки от вина, которую сохранил с нашего первого свидания. Невероятно.
Она повернулась на бок, и Мик прижал ее к себе.
– Через пару месяцев я разговаривала с бухгалтером в казино моих родителей, – как говорят, шикарной старой шлюхой. Она хотела все знать о моем новом муже, и я рассказала, какой он романтичный, как написал мне стихотворение для вечера помолвки. И Инее, так ее звали, говорит: «Куколка, вот бы мне послушать». Ну, я достала этикетку из ящика, где у меня валялся всякий сентиментальный хлам, и вслух прочитала ей стихи по телефону. И, естественно, Инее давай хохотать, совсем как ты, и рассказала мне о легендарном Ниле, которого видела на концертах раз десять, не меньше. Можно и не говорить, что она, блин, знала все его песни наизусть.
– И что сказал Чаз, когда ты его расколола? – спросил Странахэн.
– Я его не расколола.
– Ах, Джои.
– Я не могла, – объяснила она. – Дело сделано, мы женаты. Я убедила себя, что, значит, он очень сильно меня любит – не поленился даже украсть стих у древней поп-звезды. Я сказала себе, что он, должно быть, сотню песен прошерстил, прежде чем нашел подходящую. Намерение ведь считается? Если он украл стихи, это еще не значит, что он неискренен. Так я себя и уговорила промолчать.
– Ты боялась, что он придумает новую ложь, если ты поймаешь его на этой, – сказал Странахэн.
Джои мрачно кивнула:
– Именно. Я не хотела дать ему шанс солгать. Хотела верить, что это случайность.
– И вот куда это тебя завело.
– Да, и вот куда это меня завело.
Странахэн легонько поцеловал ее в затылок.
– Как ни жаль, я тоже не умею писать стихи.
– Мик, почему ты не отпускаешь меня на службу?
– Потому что ты – любимая и оплакиваемая. Все думают, что ты мертва.
– Но я могу замаскироваться, – возразила она. – Ну ладно тебе, я хочу послушать речь Чаза.
– Я захвачу магнитофон. Может, на этот раз он украдет что-нибудь из «Сержанта Пеппера».
Джои вывернулась из объятий Мика и перебралась на край постели.
– Этот лживый фальшивый ублюдок, – проворчала она, – заставит всех рыдать.
– Только не меня, – пообещал Странахэн и снова притянул ее к себе.
Двадцать шесть
Странахэн добрался до Бока в старой «кордобе», которую выкупил со штрафной стоянки за три сотни баксов. Он оставил машину возле универсама в паре кварталов от церкви, чтобы никто не видел, как они с братом Джои вместе из нее выходят. Странахэн собирался надеть коричневый, как мех выхухоли, шиньон, который Джои купила ему в «Галерее», но передумал. Он хотел, чтобы Чаз Перроне сразу же узнал своего знакомца по прогулке в каяке. Пускай Чаз переполошится.