Ларочка
Шрифт:
В мнении, что нечто важнейшее должно произойти в ближайшее время, сходились абсолютно все. И это важнейшее всеми явно подразумевалось как какая-то новая судьба для страны. Верхи дозрели до понимания своей полной беспомощности и ничтожности, низы примут любое изменение как благо. Верхи трясутся, трясины народных пространств стонут, и разрешить все может только энергичный, ответственный, бестрепетный патриотический порыв просвещенных профессионалов.
Кажется, расхождение было лишь в оценке
Лариса взволнованно томилась в ожидании момента, когда можно будет разведать детали.
Во время последовавшего фуршета это сделать было невозможно. Белугин был все время в центре внимания. Депутаты и переодетые военные торопились с ним чокнуться и перекинуться парой слов. И в машине по дороге к Ларисиной квартире он отмалчивался, улыбаясь в ответ на восторженно-укоризненные наскоки спутницы. И даже в голом виде не стал доступнее.
На все у него был один ответ – пока еще не о чем говорить, пока еще рано говорить и т. д.
Само собой разумеется, такая скромность действует подобно бензину на костер женского воображения.
– Так вы готовы взять власть?
В ответ только вздох и ироническая улыбка.
– А в войсках у вас есть серьезная опора?
Смущенное покашливание.
– А в ФСБ тоже свои люди?
В общем, допрос прекращался печатным поцелуем в говорящие губы.
– Нет, ты все-таки скажи…
И так далее.
В конце концов Лариса сообразила – не идиотка, – что ворота на секретную территорию прямолинейным напором любопытства не распахнешь. Наоборот, можно только раздражить человека, он и так приоткрыл для нее немало.
– Ладно, не злись. У меня ведь не бабское любопытство. Я дочь офицера…
– Ты любишь военные фильмы и в детстве мечтала, чтобы Чапаев доплыл, а не утонул.
– Разве я тебе об этом говорила?
– Да. Еще когда вы с Прохановым приезжали навещать какого-то мальчонку в дивизию.
– А-а…
– Я еще тогда запомнил, мне еще тогда понравилось. Я тоже болел за Чапаева. Когда был маленький. В кино в деревне.
Лариса легла на спину, закрыла глаза:
– Да, это не оригинально. Я читала где-то, что многие дети… И плевать, что не оригинально. И плевать, что ты не оригинальный, не артистичный.
– Да, я не артистичный. – Белугин поправил козырек фуражки на носу.
– Не обижайся.
30
Да, можно сказать, что товарищ Конева была практически счастлива. Были только два подводных камня в чистом потоке, по которому рулила ее любовная лодка.
Первый – семейная крепость генерала.
Ее она надеялась взять с помощью союзницы.
Агапеева охотно дала всю секретную, и не очень, информацию на этот счет. Конечно, женат, двое детей. Старший сын только что комиссован и теперь осваивает собственную автомастерскую. Второй сын второклассник, и ничего больше о нем не скажешь.
Жена, стареющая, пообтрепанная, недоумственная оголтелая наседка. Супругов уже давно ничего не связывает, кроме имущества и детей. Никаких живых отношений уже ряд лет. Лариса охотно верила, почему-то в такие вещи женщинам верится очень легко. Впрочем, генерал давал основания для этого легковерия, на Ларисиных простынях он был голоден, как курсант.
И вообще, как можно спать с курицей?! Лариса мысленно именно так называла соперницу.
Злая, ехидная, подозрительная, женщина-заноза, дополнительно сообщила Агапеева. Да еще скандалистка, тупая, визгливая, и доносчица, чуть что – с рапортом в политотдел. Этим она его раньше держала.
– Да-а?
– Да, да, знаешь ли, у нас это сильненькое средство – проткнуть карьеру мужу. Начальство ведь раньше как думало, если не можешь управлять своей бабой, как ты будешь управлять своей бригадой?
– А теперь как думает?
– Теперь проще, партийной линии нет, маршалы и те разводятся.
Эти разговоры Ларису вдохновляли. По всему выходило, что Белугину некуда деваться, кроме как в ее отремонтированную заводь.
Вторая печаль – сын.
С ним ничего нельзя было поделать. Он со всем соглашался. Разговор с ним – трамбование тумана. Лариса, например, столько потратила на истребление в нем неуместного, нелепого здесь, среди московской жизни, белорусского патриотизма, а потом как-то из случайной его оговорки выяснилось, что он и не собирался за него цепляться. Что давно уж числит себя скорее москалем, чем кем-то еще.
Сначала она решила, что он над ней издевается. Громадна сила безответности. Непокорима твердыня покорности. Нет, он даже не издевался. Это было бы началом какого-то диалога. Да, мол, мамочка, я до такой степени плевать хотел на твой взрослый, дурацкий, подлый, гадкий мир, что вот так себя веду.
Привычным, понятным конфликтом по типу «отцы и дети» тут и не пахло. Он не только ничего не противопоставлял матери, он ничего и не отвергал из того, что она на него вываливала в качестве идеалов.
Список обязательной литературы:
1. Афанасьев «Народные русские сказки».
2. «Тихий Дон» и «Тарас Бульба».
3. Нечволодов «Сказания о русской земле».
4. Ильин.
5. Солоневич.
6. Чивилихин.
7. Селезнев о Достоевском. Сам Достоевский отложен на попозже.
Ждала если не бунта, то отлынивания. Через два месяца тихий от него доклад: прочел все. И в таком тоне, что как будто готов сдать экзамен по прочитанному.