Легенды и сказы лесной стороны
Шрифт:
мирного, бесталанного, а именем волгаря удалого,
разбойного. Народная память проста да правдива:
знает, кого при себе удержать.
На рассвете Семеновы молодцы свой челн в Аксе-
нову старицу завели, в конец проплыли и у знакомой
зимницы причалили. Причалили и дивятся диву див-
ному. На берегу, под вязами, два больших челна вверх
дном опрокинуты. В обрывистом берегу старицы зем-
лянки выкопаны, двери черной одежкой от комаров
занавешены.
плавает, снасти выбирает. И сверкает в сетях серебро
живое, холодное. Вот и старец Аксен из закутки встре-
чать спешит, а с ним опять же монах. Монах, а с ме-
чом у пояса. Тут молодцы атамана на ковре из чел-
на подняли и под вязы на мураву вынесли.
Склонился целитель Макарий над увечным ата-
маном и на его висок руку свою бережно положил.
Живой стрункой билась неприметная жилка, билась,
вздрагивая, словно сказать хотела: «Пока жив — жив
пока! Пока жив — жив пока!» Стучит и бьется жил-
ка жизни под пальцами инока, бойко, но тревожно,
будто на помощь зовет. Ухватили молодцы ковер за
углы и вслед за целителем в зимницу атамана по-
несли.
Атаману Позолоте в то утро снились Волга и Оле-
на. По играющей реке плывет посудина, дополна до-
бром нагружена, на низы плывет, в орду татарскую.
Это бояре низовской земли ханам дары отправляют.
Плывет баржа, сосновым опалубком под солнышком
сверкает, смолеными боками похваляется. Не торо-
пясь плывет. А он, Позолота, берегом на перехват
спешит. Но по колено вязнут ноги в сыпучем речном
песке, и отстали где-то его шестеро верных удальцов-
товарищей. А голодные смерды кричат издали: «Хле-
ба нам, Позолота, хлебушка!» И сердится атаман и
плакать готов, кляня свое бессилие. А ноги по песку
сыпучему никак не идут. Вдруг откуда-то краса
Олена взялась. Подобрала подол одежины и навстре-
чу посудине водой пошла. Ухватила баржу за просмо-
ленный канат и, как щепочку, к берегу приволокла.
И никого-то на той посудине: ни боярина, ни баска-
ка, а хлебушка-жита голодным людям — полным-
полно! И так атаману стало легко да радостно, что
руками взмахнул, как крыльями, и из песка сыпуче-
го вырвался, — и проснулся.
Ни Волги, ни Олены, ни баржи просмоленной, ни
смердов голодных. Полумрак кругом. В крохотное
оконце сквозь ветхую занавесь свет пробивается. Жад-
ный комар одиноко гудит. А в ногах — черный-
монах стоит. Черные и одежда, и борода, но
не скрыть им силы и худобы. Вот он к изголовью
шагнул, коснулся рукой атамановой головы. Бьется
под пальцами целителя живая жилка, слабо, но ров-
но, надежно: «Жив буду — буду жив, жив буду —
буду жив!» Хворобый атаман тоже чувствует, слышит
это биение, а инок целитель и слышит и знает: будет
жить!
С больного плеча повязку бережно снял и к ране
что-то новое, прохладное да такое пахучее приложил.
И снова суровым холстом повязал, поучая:
— Терпи, терпи, молодец, снова атаманом будешь!
После того из глиняной фляжки недужному дал
глотнуть. И раз, и другой, и третий. Пьет Позолота
из фляжки, и чудится ему, что не впервые он такую
горечь пьет. Ох, горше полыни настой коры ясене-
вой! Но сладок и крепок сон под шум вот этого де-
рева, что нависло над кровлей избы Аксеновой. Как
крепко спится, без озноба и трясения! А монах все
чернее и чернее становится, пока не пропал вовсе
в сумраке. Вот и спит атаман.
Пока инок Макарий атамана Позолоту от хвори
выхаживал, его шестеро молодцов с монахами нас-
тоящую дружбу завели и помогали им во всяких де-
лах. А монахи-мастера, швец да шварь, им одежку да
обувку заново починили — хоть снова разбойничать
иди, хоть гуляй да пляши. Рыбарь Варнава неустан-
но комаров на Узоле своей кровушкой поил-кормил
и рыбку ловил. И с утренним солнышком в Аксенову
заводь заплывал. Тут все — и монахи и удальцы —
дело забывали, ко берегу сбегались на улов-добычу
подивиться, рыбаря за талан похвалить.
В ту пору день да ночь как раз спор затевали о
том, кому убывать, кому прибывать. Липа доцвета-
ла, шиповник розовые лепестки по земле рассыпал,
калина с рябиной последний наряд донашивали. И
комары от жары попритихли. Над Аксеновой стари-
цей тепло и солнечно, и вольготно так, что не нады-
шишься. Но не выходит, не позволено выходить на
жарынь да солнышко хворобому атаману. «Лихоман-
ка, хворь трясучая, от жары и солнышка упрямства
и зла набирается и крепче за больного держится. При
лихорадке надо в тени, в прохладе сидеть, вечерней
сырости избегать, тогда посмирней ей быть. Да не за-
бывать горькое ясеневое питие пить!» — так иноком-
целителем сказано. А рука у Позолоты к лубку при-
вязана, суровым холстом замотана. Черный монах не