Ленин. Социально-теоретическая реконструкция
Шрифт:
Глава 4 Война и национальный вопрос
«Социальная революция не может произойти иначе, как в виде эпохи, соединяющей гражданскую войну пролетариата с буржуазией в передовых странах и целый ряд демократических и революционных, в том числе национально-освободительных, движений в неразвитых, отсталых и угнетенных нациях. Почему? Потому, что капитализм развивается неравномерно, и объективная действительность показывает нам, наряду с высокоразвитыми капиталистическими нациями, целый ряд наций очень слабо и совсем неразвитых экономически».
4.1. Гибель капитализма и диалектика
В 1907 г., несмотря на поражение революции, Ленин на основании практического опыта пришел к важному выводу, что самодержавный режим может быть поколеблен революционным и только революционным путем. Убежденность в возможности новой революции пронизывала и экономическо-теоретическое обоснование конца, «гибели» капитализма. Эта кажущаяся на первый взгляд детерминистской теория была сформулирована на очень высоком теоретическом уровне в известной книге Розы Люксембург «Накопление капитала», опубликованной в 1913 г. Одна из ее главных идей заключалась в том, что в результате сужения некапиталистического окружения глобальное распространение капитала, накопление капитала наталкиваются на такие препятствия, которые приводят к его гибели. Люксембург предположила, что в процессе гибели капитала «революционный пролетариат» в основном стихийным и спонтанным образом осознает свои интересы, что проявится в возрождении «интернациональной солидарности», в революции. Мировая война, несомненно, актуализировала эту проблему, независимо от степени ошибочности исходного тезиса, ведь во время войны «гибель» была повседневным опытом. Однако в ходе своего состоявшегося ранее спора с Бернштейном Р. Люксембург придала этой проблеме слишком большое значение и, преувеличив выработанную Марксом теорию кризисов, видела «разрешение» проблемы взаимозависимости развития международной капиталистической
493
Luxemburg R. Gesammelte Werke. Т. 1/1. Berlin, 1970. Р. 380. См. об этом: Ripp G. Imperializmus 'es reformizmus. Kossuth. Budapest, 1982. P. 46–56 и далее.
Люксембург недооценила мнение Бернштейна о том, что государство может по крайней мере ограничить масштабы кризиса.
Ленин с самого начала оспаривал представление Люксембург о «гибели» капитализма. В январе 1913 г., еще до прочтения книги, он обратился в письме в редакцию «Bremer B"urger-Zeitung» с просьбой направить ему в Краков напечатанную в газете рецензию на работу Р. Люксембург. При этом он выразил свою радость в связи с тем, что газета разделяла его мнение о необязательности некапиталистической среды для реализации прибавочной стоимости. [494] В марксистских кругах и в начале 1920-х гг. еще спорили о том, существует ли такая предельная точка развития, за которой капитализм должен неизбежно, «автоматически» погибнуть. [495] Вслед за Р. Люксембург многие считали, что возможности накопления капитала можно объяснить капиталистической экспансией и ее пределами. Эта теоретическая посылка породила односторонность и в сфере политики. Эта односторонность проявилась в том, что одновременно с завершением «экспансии» и сужением возможностей накопления ожидалось спонтанное выступление антисистемных сил во всем мире. В свою очередь, из ленинской теории империализма следовало, что капиталистическое накопление в принципе не имеет пределов, в соответствии со своей деструктивной сущностью капитал всегда создает условия для очередного цикла накопления (войны, технические, технологические перевороты и т. д.). Казалось, что те, кто исходил из теории накопления Розы Люксембург, в расчете на неизбежную «гибель» капитализма обычно недооценивали роль организованности и ее неотъемлемого элемента — классового сознания. Ленин почти никогда не говорил о «гибели» капитализма, а лишь о его «свержении», подчеркивая активно-сознательный момент этого процесса. [496] В своей теории империализма он исходил из того, что из новых черт капиталистического развития, из все более организованного функционирования капитализма вытекает еще более конкретная и глубокая постановка вопроса о классовом сознании. Как мы уже писали, основной идеей брошюры Дёрдя Лукача о Ленине, опубликованной в 1924 г., также является утверждение, что экономический фон капитализма выражает теория гибели, а не теория империализма. А между тем последняя лучше объясняет то, что в эпоху империализма вся проблематика «оппортунизма», помимо прочего, была связана именно с вопросом о «революционной сознательности». [497]
494
«Меня очень радует, что Вы в главном пункте приходите к тому же выводу, к которому я пришел в полемике с Туган-Барановским и “Volkst"umler” 14 лет тому назад, именно, что реализация прибавочной стоимости возможна и в «чистокапиталистическом» обществе». См.: Ленин В. И. ПСС. Т. 48. С. 148.
495
В связи со спорами того времени см., например: Пилецкий Ю. А. Две теории империализма. Марксистская легенда и возврат к Марксу. Харьков, 1924. Рецензию на эту книгу см. в журнале «Большевик», 1924, № 15–16.
496
В этом смысле акцент делается даже не столько на «свержении», сколько на преодолении капитализма, ведь само свержение имеет столько различных форм и возможностей, сколько существует исторически специфических национально-региональных форм развития. Позже эта проблема была конкретизована А. Грамши. См.: Gramsci A. Filoz'ofi ai ir'asok. Р. 322–323.
497
На основании работ Ленина А. Д. Сабо сделал в связи с концепцией Р. Люксембург следующий теоретический вывод: «Реальное функционирование революционной теории и организации вызывается к жизни спонтанным автоматизмом капиталистического развития, и акт осознания появляется на сцене как deus ex machina, превращая экономическую закономерность, заложенную в спонтанных отношениях, в свободу сознательного действия… Пролетариат… ждет складывания революционной ситуации не просто от кризиса капиталистической системы, ведь революционная ситуация предполагает не только то, что “верхи” не могут, но и то, что “низы” не хотят жить по-старому».
Szabo A. Gy. A prolet'arforradalom vil'agn'ezete. Р. 173, 316–317.
Изучение Лениным «организационного вопроса» и вся его теоретическая деятельность до Первой российской революции, больше того, по мнению некоторых исследователей, до 1917 г., имела определенный «привкус книжности», сохраняла «академический» характер. [498] В действительности этот «книжный» марксизм получит практическое значение и оправдание позже, во время Первой российской революции, а затем Первой мировой войны.
Как мы уже видели, революция 1905 г. действительно вызвала определенные перемены в мышлении и деятельности Ленина, прежде всего потому, что он вступил в непосредственный контакт с реальным рабочим, революционным массовым движением. Несмотря на то что в работах Ленина и тогда еще можно обнаружить своего рода педантичную теоретизацию реальных процессов, как об этом свидетельствует, например, ленинская конструкция (правда, небессодержательная), касающаяся «рабоче-крестьянской демократической диктатуры», в 1914 г. Ленин все же первым откликнулся с точки зрения революционной практики на наступавший новый период, связанный с началом войны. [499] Этот марксизм с «привкусом книжности» послужил теоретической и практической предпосылкой, позволившей большевикам овладеть руководством революцией 1917 г. В предвоенный период и непосредственно после начала войны Ленин дал прекрасный анализ новых черт развития капитализма, национального вопроса, проблематики государства и политики. Этот анализ был неразрывно связан с его философскими интересами.
498
Harding N. Leninism. London, Macmillan Press Ltd, 1996. P. 51.
Как отметил один из интерпретаторов ленинского теоретического наследия, «до 1917 г. Ленин не оказывал реального влияния на общее положение европейского социализма. Его идеи считались старомодным доктринерством. Его марксизм был академическим, имел привкус книжности, и именно потому, что этот марксизм проистекал из основательного чтения классических текстов, он отсылал к таким эпохам и проблемам, которые тогда уже в целом были забыты европейскими социалистами».
499
Наиболее «влиятельные» работы новейшей историографии также подтверждают, что Первая мировая война имела определяющее значение с точки зрения начала революции. Эта кажущаяся шаблонной истина документируется на основании событий на Дону П. Холквистом. См.:
Holquist Р. Making War, Forging Revolution: Russia’s Continuum of Crisis, 1914–1921. Cambridge: Harvard University Press, 2002.
В ходе продолжавшегося в течение десятилетий после смерти Ленина расчленения его наследия по «научным дисциплинам», а также периодического переосмысления этого наследия в соответствии с различными политическими тенденциями, о которых уже говорилось, был упущен из виду и т. н. «гегельянский поворот» в мышлении Ленина, начало которого наблюдается в ленинском конспекте «Науки логики» Гегеля, который был сделан в 1914–1915 гг. [500]
Как бы мы ни оценивали эту проблему, — а марксисты и немарксисты до сих пор спорят о качестве, глубине этого «поворота», о том, имел ли он вообще место, — несомненно одно: этот поворот, вызревавший в течение многих лет в событиях мировой политики, в том числе в развитии социал-демократии, а также в самом Ленине как политике и мыслителе, концентрированно проявился во время мировой войны. Хотя всякая искусственная «периодизация» творчества и политической деятельности Ленина представляется педантством, нет сомнений в том, что Ленин был первым марксистом в среде социалистических и социал-демократических политиков-революционеров, осознавшим практическое значение методологии в теоретическом наследии Маркса и поставившим ее на службу практической деятельности. [501]
500
Хотя в советском марксистско-ленинистском каноне считалось очевидным, что в деятельности Ленина осуществилось «единство теории и практики», конкретное изучение этого вопроса так и не состоялось. Основной причиной этого «пробела» (наряду с большой нехваткой архивных источников) было изображение Ленина в качестве исторического героя одиночки, который практически один «делал» и объяснял историю. Ленинский текст см.: Ленин В. И. Конспект книги Гегеля «Наука логики» (1914 г.). Первое издание конспекта было сделано в кн.: Ленинский сборник. IX. Государственное издательство. М.-Л., 1931. С. 7–289. Во время составления конспекта Ленин перечитал многие работы Аристотеля, Канта, Клаузевица и Плеханова.
501
Нейл Гардинг в своей интересной работе тоже проводит слишком жесткие интеллектуальные границы в наследии Ленина, однако он, несомненно, прав в том, что Ленин первым привнес методологию Маркса в мышление и деятельность социалистов. См.: Harding N. Leninism. Р. 14. Это подтверждается и часто цитируемой статьей Ленина «Карл Маркс», написанной в июле-ноябре 1914 г. для «Энциклопедического словаря Граната». В этой статье Ленин отводит проблематике диалектического метода определяющее значение. См.: Ленин В. И. ПСС. Т. 26. С. 43–93. В последнее время по этой теме было написано несколько серьезных исследований. См., напр.:
Anderson К. В. The Rediscovery and Persistence of the Dialectic in Philosophy and in World Politics. P. 120–147; Kouvelakis S. Lenin as Reader of Hegel: Hypotheses for a Reading of Lenin’s Notebooks on Hegel’s The Sience of Logic. In: Lenin Reloaded. P. 120–204.
В социал-демократическом движении также произошел несомненный поворот, выразившийся в том, что начало мировой войны привело к распространению в Интернационале отошедшего от идей Маркса, рано опознанного и «описанного» Лениным бернштейнианства, причем одновременно была
502
Об этом см.: Service R. Lenin. Vol. 2. P. 219–220.
Это «сведение счетов», а также вообще «окончательный разрыв» с бернштейнианством и «оппортунистическим» Интернационалом стимулировался у Ленина тем, что в специальной литературе часто называют «новым открытием Гегеля». [503] Как выясняется и из философских заметок Ленина, сам отход бернштейнианцев от Маркса на рубеже столетий переплетался в философском отношении с обращением к кантианству-неокантианству. [504] Бернштейнианство, отдалившись от «великой революционной теории», обратилось к более «эмпирической» картине мира. В свою очередь, «реабилитация Гегеля» была частью революционного отхода от II Интернационала: в соответствии с новой ситуацией прочтение Лениным Гегеля основывалось на теоретической и политической «динамизации» наследия Маркса в интересах диалектического обоснования революционных выводов. С этой точки зрения надо рассматривать и спор с Плехановым, в ходе которого выяснилось, что плехановская гносеологическая критика гегелевского идеализма повлекла за собой недооценку значения диалектики, этот «буржуазный (“механический”, “созерцательный”) материализм» и мог стать философским связующим звеном между Бернштейном и Плехановым.
503
См. новейшую работу старого представителя этой концепции: Anderson К. В. The Rediscovery…; Lenin Reloaded. P. 120–147. Впервые концепция «открытия Гегеля» появилась, вероятно, в работе: Lefebvre Н. La Pensee de Lenine. Paris, Bordas, 1957. P. 138. Уже и сами большевики после смерти Ленина обсуждали вопрос о значении диалектики в творчестве Ленина. Об этом см.:
Krausz Т., Mesterh'azi М. M"u 'es t"ort'enelem. Vit'ak Luk'acs Gy"orgy m"uveir"ol a h'uszas 'evekben. Gondolat. Budapest, 1985. P. 101–129.
504
Как показывают многочисленные заметки Ленина, он однозначно осознал неокантианские философские основы лозунга «назад к Канту». См., например, замечания на книге Дицгена «Мелкие философские работы». См.: Ленин В. И. ПСС. Т. 29. С. 400–401,448-451.
Обо всем этом мало говорилось в СССР, в течение десятилетий Ленин изображался как «эволюционирующий» мыслитель, никогда не получавший «сюрпризов» от истории, тождественный ей. Лишь после 1968 г., прежде всего в Западной Европе, появился более сложный образ Ленина, который правда был достаточно противоречивым, отражал новый, редукционистский подход к наследию Ленина. [505] Проблематика «дегегельянизации vs. гегельянизации» Ленина легла в основу одной из возможных интерпретаций теоретического наследия Ленина гораздо позже, накануне и после смены общественного строя в странах Восточной Европы. Другие изображения Ленина, появившиеся после завершения смены общественного строя, показывают его прагматичным, «свободным от теорий» политиком, что, возможно, объясняется сознательным спором с теми марксистскими авторами, которые подчеркивали именно значение «гегельянского поворота», теоретического наследия Ленина. [506] Другими словами и несколько упрощая ситуацию, можно сказать, что, с одной стороны, получился образ Ленина, который, исходя из волюнтаристских, абстрактных принципов, стал диалектическим теоретиком и тактиком революционного «прыжка»; а с другой стороны, был нарисован противоположный этому образ «градуалистско-эволюционистского» мыслителя и политика. [507] Есть авторы, считающие Ленина догматиком и сектантом, а также одновременно и прагматиком, нацеленным на власть. [508] Где бы ни скрывалась «философская» истина, в конце концов в ходе дискуссии именно «гегельянец» Кевин Андерсон определил, в чем состоит историческое значение теоретикофилософского «поворота» в деятельности Ленина: «Мы должны приветствовать тот факт, что главный руководитель русской революции, Ленин, был первым после Маркса марксистом, вернувшим диалектику туда, где ей надлежит быть, — в центр марксистской теории». [509] Таким образом, в конечном итоге «раздумья» о том, вывел ли Ленин догматическим образом свою политику из абстрактных философских принципов или, наоборот, «создал» философское обоснование для своих прагматических политических шагов, являются результатом установок, напоминающих прежние схематичные подходы. [510]
505
Мнение о том, что ленинская интерпретация Гегеля скрывала в себе «эпистемологический» или теоретический и политический перелом, в различных формах высказывалось такими известными авторами, как Роже Гаради (Garaudy R. Lenin. PUF, Parizs, 1968) Л. Колетти (Coletti L. 11 marxismo e Hegel. Editori Laterza, 1968). Последний считает, что Ленин с 1914 г. полностью возвращается к гегельянству. Затрагивающий эту проблему венгерский автор Адам Вирт изображает Ленина философом в традиционном смысле этого понятия. И хотя он цитирует связанные с этим вопросом замечания Ленина, отвергавшие стремление видеть в нем философа, эти замечания кажутся ему лишь проявлением «чрезмерной скромности» Ленина. С другой стороны, он прав в том, что редукционистское, «узкое» истолкование деятельности Ленина открывает путь для теоретических спекуляций:
Wirth 'A. Lenin, a fi loz'ofus. Kossuth, Budapest, 1971. P. 30–31.
506
См.: Harding N. Leninism. P. 234–242.
По мнению Гардинга, «рождение ленинизма» «хронологически» датируется именно временем «гегельянского поворота». Там же. Р. 238.
507
Anderson К. Lenin, Hegel and Western Marxism: A Critical Study. Urbana, Illionis,University of Illionis Press, 1995; Harding N. Leninism.
Интересная дискуссия состоялась о продолжавшей инициативу Раи Дунаевской «гегельянской» книге Андерсона. В этой дискуссии, проходившей в середине 1990-х гг., приняли участие Поль Ле Блан, Нейл Гардинг, Михаел Леви и, конечно, сам Андерсон. В концепции Андерсона, стремившегося разделить «хорошие» и «плохие» стороны Ленина, парадоксальным образом пострадал именно диалектический подход, важность которого подчеркивал исследователь. Обобщение дискуссии см.:
http://www.newsandletters.org./lssues/1997/Nov/1197pd.htm
508
Эта точка зрения господствует в двух последних томах неоднократно цитированного трехтомного труда Р. Сервиса.
509
См. интернет-дискуссию о книге Андерсона.
510
Эти подходы и их внутренние противоречия прекрасно показаны Робертом Майером:
Mayer R. Lenin and the Practice of Dialectical Thinking. Science and Society, Vol. 63. No. 1, Spring, 1999. P. 40–62.
Роберт Майер обратил внимание на тот факт, что для Ленина существовал лишь один неизменный тактический принцип (который, добавим сразу, определял все его стратегическое мышление) — интересы рабочего класса. Это подчеркивал и сам Ленин в своей знаменитой статье о Марксе, написанной к тридцатилетней годовщине смерти Маркса. Эта статья под названием «Исторические судьбы учения Карла Маркса» была опубликована в «Правде» 1 марта 1913 г. В этой связи понятие пролетариата у Ленина кажется слишком гомогенным. Размышляя о методологическом значении диалектики, он мало изучал сложную структуру «интересов пролетариата» Западной Европы, что объясняется не просто пренебрежением буржуазной социологией, но и тем, что он не слишком глубоко проник в суть этой проблематики и с помощью своих, марксистских средств анализа. Возможно, одной из главных причин этого было именно стремление Ленина подчеркнуть «антикапиталистическое единство пролетариата», поэтому он, очевидно, искал аргументы для подтверждения этого тезиса и отнюдь не стремился показать множество противоречивых интересов, вытекающих из внутреннего расслоения рабочего класса. С другой стороны, верно и то, что в то время и социологи мало занимались социальными и психологическими особенностями, менталитетом рабочих. Говоря о рабочем классе, Ленин обычно имел в виду квалифицированных рабочих, политически наиболее опытный и наиболее образованный слой рабочего класса, хотя он, конечно, знал, что в России значительные массы рабочих даже еще не оторвались полностью от земли. Суть «марксистского учения», которую можно считать и руководящим принципом его собственной деятельности, Ленин сформулировал уже в первом предложении своей статьи: «Главное в учении Маркса, это — выяснение всемирно-исторической роли пролетариата как созидателя социалистического общества». [511] Тем самым он отмежевался и от народнического, обращенного в прошлое, национального «социализма» и одновременно от буржуазного либерализма.
511
Ленин В. И. ПСС. Т. 23. С. 1.
Сторонники «народнического социализма» не понимали «материалистической основы исторического движения», не умели «выделить роль и значение каждого класса капиталистического общества», прикрывали «буржуазную сущность демократических преобразований разными якобы социалистическими фразами о “народе”, “справедливости”, “праве” и т. п.». Перейдя от политических сил, неспособных оторваться от прошлого, к проникающему в ряды социал-демократии либерализму, Ленин определяет его как течение, которое под знаком «социального мира» проповедует «отречение от классовой борьбы», политику «мира с рабовладением»: «Внутренне сгнивший либерализм пробует оживить себя в форме социалистического оппортунизма», — пишет Ленин. В то же время он подчеркивает, что нелегко разглядеть истинную суть этого оппортунистического направления, поскольку оно не идет на открытый разрыв с марксизмом, который был бы однозначен явному отрицанию «интересов пролетариата». [512] Не следует забывать той «банальной» истины, что в то время в России ортодоксальными марксистами считали себя меньшевики. Аргументация Ленина несколько ослабляется тем, что он часто не делал различия между правым крылом социал-демократии («бернштейнианским оппортунизмом») и либерализмом или размывал границы между ними.
512
«Диалектика истории, — пишет Ленин, — такова, что теоретическая победа марксизма заставляет врагов его переодеваться марксистами». Там же. С. 2–3. Несомненно, что тогда еще не наступило время для того, чтобы бернштейнианское крыло социал-демократии превратило социал-демократическую партию в партию «среднего класса» (не забудем о том, что в 1913 г. в России наблюдался подъем стачечного движения, оживление рабочего движения, конец которому временно положит вспыхнувшая война).