Лето на чужой планете
Шрифт:
Я пошевелил головешки в костре, чтобы лучше горели. Мы не собирались задерживаться на берегу надолго, а не прогоревший костёр лучше не оставлять. Дин вылез из воды и побежал к огню греться. С его мокрых волос падали на траву прозрачные капли.
— Примерно так я и представлял себе счастье! — сказал он, блаженно улыбаясь.
— Так оставайся насовсем, — подначил я. — Зачем тебе улетать?
Дин взглянул на меня с горькой усмешкой.
— Я бы с удовольствием остался, Ал. Но на что тогда жить? Корпорация платит мне жалование ровно до тех пор, пока я работаю на неё. А отчёты
— Ты мог бы стать фермером, — не унимался я. — Сам ведь говорил, что тебе нравится простая жизнь и запах навоза по утрам. Да и Местрия — не такое уж захолустье. А через пару лет здесь вообще всё изменится.
Дин попрыгал на одной ноге, вытряхивая воду из ушей, и стал натягивать комбинезон. Потом уселся на траву, задумчиво обхватив колени руками.
— Когда-то я слышал старую притчу о человеке, который полжизни прожил в крохотной долине между двух гор. Однажды у него убежала коза, и человек отправился её искать. В поисках козы он поднялся на вершину горы и оттуда увидел другие долины, в которых жили люди. А за этими долинами виднелись незнакомые горы, высокие и манящие.
Человек вернулся в долину, но с тех пор потерял покой. Ему хотелось узнать — как живут люди по другую сторону горы. В один прекрасный день он собрал котомку, ушёл и больше не вернулся.
Впоследствии его встречали в разных селениях, но нигде он не оставался надолго. Спускался к людям, чтобы побродить по базару и купить немного еды. Оставлял в обмен невиданные цветы, растущие высоко в горах, и маленькие золотые самородки из чистых горных рек. А потом уходил искать очередную вершину. Он больше не мог обходиться без простора. Не хотел жить, упираясь взглядом в скалистые стены.
— Слушай, Дин! А на скольких планетах ты побывал? — спросил я.
Дин задумался, загибая пальцы на руках.
— Семнадцать… Нет, восемнадцать, если считать Дубак, где я родился.
— То самое vesioloe mestechko, где пьют ershovku и поют kalinku-malinku? — улыбнулся я.
— Ага, — Дин лёг на спину, подложив руки под голову, и мечтательно уставился в небо. — Кстати, Ал! Я на днях разговаривал с доктором Трейси — похоже, у твоей чудесной памяти есть вполне научное объяснение. Помнишь тот таинственный токсин, который доктор обнаружила в крови жителей Местрии? Выяснилось, что он ускоряет создание новых нейронных связей в мозгу и препятствует разрушению старых. Так что не только вы с Линой и Говардом такие уникальные. Обидно, да?
— Честно говоря, не очень, — помотал я головой. — Слушай, Дин! Так ведь это же здорово! Когда у нас простроят нормальные школы — все смогут быстро выучиться! Надо только привезти побольше гипношлемов.
— Привезут, не сомневайся! Информация о вашей удивительной памяти, хвала старпому, уже дошла до Корпорации. А эта особенность может принести не меньше денег, чем платиновые яйца космической гусеницы.
***
Время клонилось к закату. Пора было возвращаться в посёлок. Я наклонился за корзиной, и тут в голове возникла знакомая звенящая пустота. Зелень листвы расплылась в мутное пятно. По телу пробежала тёплая волна, и вкрадчивый голос прошептал:
«…на тихом дне, на мягком дне
Всегда тепло, всегда темно.
Иди ко мне, скорей ко мне
Иди на дно, скорей на дно…»
Увы, на этот раз я не был к нему готов. Я совершенно не ожидал, что голос может дотянуться сюда — через безжизненную снежную пустыню, через холодный бескрайний океан.
Я дёрнулся и обмяк, словно цыплёнок, которому свернули шею. А затем отпустил ручку корзины и побрёл прямо через колючие кусты на вкрадчивый зовущий шёпот.
«…здесь мрачен день, и ночь темна,
Здесь жёлто-красная луна.
Глядит с небес, как птичий глаз —
В последний раз, в последний раз…»
Да, на этот раз я обязательно дойду до тебя и почувствую всю полноту наслаждения! Только не умолкай, не исчезай. Звучи, продолжайся, зови! Шаг, ещё шаг. Я всё ближе и ближе к тебе…
Как, оказывается, легко умирать! Ничего не нужно решать, ничего не надо бояться. От тебя больше ничего не зависит. Ты просто идёшь на зов, которому невозможно сопротивляться.
Передо мной маячила расплывчатая светлая фигура. Она тоже двигалась на голос, но шла медленнее, чем я. Это ужасно мешало, вызывало неутолимый зуд раздражения внутри.
Голос в голове зазвучал громче и требовательнее. Приблизившись к нелепой фигуре, я поднял руки и толкнул её изо всех сил. Фигура исчезла, но и я споткнулся и повалился лицом вниз.
Кровь из разбитого носа тёплой струйкой потекла по губам и подбородку. Я слизнул её и почувствовал привкус железа. Что-то живое отчаянно барахталось подо мной.
«Дин» — прозвенело в сознании, словно маленький колокольчик. «Дин» — бронзовым раскатом отозвалась память, заглушая сладкий голос. Его шёпот на мгновение утих, и я воспользовался этим.
— Шестью двенадцать — семьдесят два, шестью тринадцать — семьдесят восемь, шестью четырнадцать…
Не переставая считать, я скатился с Дина. Он так махал ногами, что чуть не угодил тяжёлым ботинком мне в голову. Но я успел уклониться.
«Сейчас бы верёвку!» — в отчаянии подумал я. Эта мысль едва не сбила меня со счёта, но я спохватился и забормотал:
— Шестью семнадцать — сто два, шестью восемнадцать…
Я видел, как Дин встал на колени. Затем он поднялся на ноги и слепыми глазами посмотрел в ту сторону, куда звал голос. Разбитые губы биолога шевелились:
«…на тихом дне, на мягком дне
Всегда тепло, всегда темно.
Иди ко мне, скорей ко мне
Иди на дно, скорей на дно…»
Не обращая внимания на меня, Дин побрёл через густой подлесок. Гибкая ветка орешника хлестнула его по щеке, но он даже не поморщился. Я беспомощно смотрел ему вслед, монотонно продолжая считать.