Лето на чужой планете
Шрифт:
— Вы хотите сказать, что…
— Токсин содержится в местрианских виноградных улитках. Именно благодаря его действию у местных жителей такая хорошая память.
Дин повернулся ко мне и весело расхохотался.
— Ты слышал, Ал? В кои-то веки вкусная еда оказалась полезной! Все диетологи мира сойдут с ума от восторга. Значит, я теперь тоже могу рассчитывать на успехи в учёбе?
— Сомневаюсь, — сухо ответила доктор Трейси. — судя по всему, токсин должен накапливаться в крови родителей и передаваться плоду. Ваши дети, возможно и станут умнее вас. Хотя, это вовсе нетрудно.
Дин пропустил язвительную реплику Трейси мимо ушей.
— Эльга, а для чего вы пичкаете улитками местного доктора? Он-то, как я понимаю, в избытке ел их с рождения?
В глазах доктора Ханса сквозило отчаяние. Открывать рот он боялся — вилка с насаженной на неё улиткой всё ещё маячила в угрожающей близости.
— Не всё так просто, — ответила блондинка. — Как выяснилось, доктор Ханс никогда не любил улиток и с детства их не ел. Однако благодаря ответственным родителям получил хорошую память. Теперь нужно передать это свойство детям доктора Ханса.
Доктор Трейси снова повернулась к Хансу.
— Открой рот, Руди! Не капризничай.
Доктор Ханс уныло помотал головой. Трейси строго нахмурила брови, и он послушно раскрыл рот, зажмурившись от отвращения.
— Глотай, не держи во рту! Я всё вижу!
Дин снова попытался спасти Ханса от мучений.
— Эльга, а вы знаете о побочном свойстве улиток? Они очень усиливают мужскую потенцию. Вы уверены, что вам это надо?
Блондинка тряхнула кудряшками.
— Конечно, я в курсе. И это — тоже часть плана. Кстати, Дин, готовьтесь! Вы тоже будете участвовать в эксперименте!
Дин попятился к дверям.
— В каком качестве?
— Мы подберём вам партнёршу из корабельного персонала и проверим — передастся ли хорошая память вашим детям.
Последние слова доктора Трейси канули в пустоту — Дин уже исчез за дверью.
Глава 25
Проницательности Колибри посвящается)))
Под утро меня разбудил глухой шум дождя. Тяжёлые капли мерно колотили по черепичной кровле. Иногда порыв ветра швырял их в оконное стекло, и тогда капли печально звенели, разбиваясь.
Какое-то время, я лежал, прислушиваясь к звукам дождя и тихому дыханию Лины. Затем осторожно вылез из-под одеяла.
Дождь всегда нагонял на меня печаль. А ночную печаль лучше всего снимать хорошей порцией чего-нибудь вкусненького.
«Спущусь на кухню» — подумал я. — «Наверняка от ужина остались пироги с яблоками».
Проходя мимо двери кабинета, я услышал голоса. Они вплетались в шум дождя, и сначала я не обратил на них внимания, а прислушавшись — вздрогнул. Мои ноги словно приросли к полу. Я услышал голос мамы:
— Что ты делаешь, Говард? Оставь мальчика в покое! Ты мне всю жизнь искалечил, а теперь взялся за Ала? Для чего ты вообще вернулся из Тихого Озера?
Голос Говарда глухо ответил:
— Я вернулся, потому что обещал тебе. Я любил тебя, Ани. И сейчас люблю. Если бы дождалась меня тогда! Но нет. Стоило мне уехать — тут же рядом с тобой появился Юлий. Так кто из нас кому искалечил жизнь?
Дверь кабинета была закрыта, но неплотно. Я впился кончиками пальцев в торец двери и, затаив дыхание, потянул на себя. Между косяком и дверным полотном появилась узкая тёмная щель. Значит, они сидели в темноте, словно заговорщики! Наверное, и разговаривали шёпотом, пока эмоции не взяли верх.
Голоса стали громче:
— Ты уехал ночью, разругавшись с моими родителями! А потом тебя не было шесть лет. Шесть лет, Говард! Что я должна была делать?
— Ждать! Ждать и верить, Ани! Но ты не смогла. Когда я вернулся — у тебя подрастал четырёхлетний сын.
Дощатый пол коридора качался под моими ногами. Я отпустил дверь и прижался спиной к стене, чтобы не упасть. Весь мир, вся моя жизнь от самого детства по сегодняшний день вдруг зазмеилась трещинами и лопнула, словно старое зеркало.
— Говард, я прошу тебя! Убеди Ала не улетать на этом чёртовом корабле! Он послушает тебя.
Мама, никогда не повышавшая голос, почти кричала. В её голосе звучало такое отчаяние, что я хотел ворваться в кабинет. Плевать на приличия, лишь бы успокоить её!
— Ал уже совсем взрослый, Ани. Он сам должен решать, что делать.
— Он — мой сын, Говард!
— Он и мой сын тоже. Пусть решает сам.
Вот сейчас пол окончательно ушёл у меня из-под ног.
Со стороны кухни донёсся оглушительный звон кастрюль. Наверняка проклятый желтопуз добрался-таки до вкусняшек, оставленных Матильдой на завтрак.
Я бросился по коридору, толкнул тяжёлую входную дверь и выбежал на улицу. Струи дождя хлестали по лицу, словно мокрые тяжёлые плети. Но сейчас это было к лучшему — дождь скрыл злые слёзы, душившие меня.
Я сначала бежал, а потом шагал по раскисшей дороге, не разбирая луж. Куда? Да какая разница, куда идти, если горло перехватил тесный ошейник обиды?
Умом я понимал, что всё уже произошло много лет назад, и ничего тут нельзя поправить. Но для меня катастрофа случилась только сейчас. Она застигла меня врасплох, словно ящерб зазевавшегося мышехвоста.
«Нет, не врасплох!» — упрямо возразил я себе. Я же видел взгляды, которыми обменивались Говард и мама, чувствовал, что недоговорённость, которая пролегла между ними, имеет свои причины. Но и представить не мог, что это имеет какое-то отношение ко мне.
А отец? Выходит, его подозрения были не напрасны. Только в одном он ошибся — напрасно считал своим сыном меня.
А дождь всё лил и лил, словно пытался смыть прошлое, утопить его в потоках мутной воды. Окончательно вымокнув и продрогнув, я добрался до фермы дядьки Томаша и постучал в дверь.