Лето на чужой планете
Шрифт:
Я сидел возле пылающей печи, завернувшись в тёплое одеяло. От развешанной не верёвке мокрой одежды шёл пар. Душистый пар поднимался и над кружкой с горячим цветочным чаем, которую я крепко сжимал в руках. Я сделал большой глоток и с благодарностью посмотрел на тётю Джуди. Она сидела напротив, подперев подбородок костистой ладонью.
— Я знала, Ал. Ани сама рассказала мне. Она так боялась этой любви. Ходила, словно помешанная.
Я вздрогнул. Помешанная? Тётя Джуди говорила словно не о моей маме, а о каком-то другом человеке, которого я совсем не знал. Моя мама всегда была рассудительной, спокойной.
— Они с Говардом с детства дружили. Всегда вместе — в школу, из школы, в поле и в лес. Все думали, что они поженятся. А потом Говард уехал в Тихое Озеро. Решил стать учителем. Наш-то старый учитель помер от сердца. Вот Говарду и втемяшилось в голову занять его место. Он всегда был неспокойным, вечно что-то выдумывал.
Когда Говард уехал, родители Ани просто запилили. Убедили её, что Говард уж не вернётся, что давно нашёл себе другую и думать про Ани забыл. А она прождёт напрасно, и никому не будет нужна.
Тут-то и подвернулся Юлий. Он давно по Ани сох, но с Говардом ему было не тягаться. А тут прямо пристал — ни на шаг не отходил. Видать, сговорил с её родителями.
Тётя Джуди поднялась с табурета, сняла крышку с кастрюли, которая стояла на плите, и длинной деревянной ложкой принялась мешать аппетитно булькающее варево.
— Хочешь супа, Ал? — спросила она.
Я помотал головой. Потом спохватился, что тётя Джуди стоит ко мне спиной и ответил:
— Нет, спасибо.
Голос у меня был хриплый, словно воронье карканье. Я сделал ещё глоток горячего чая.
— Женская молодость коротка, Ал. И упустить её страшно, и вернуть нельзя. А ну как Говард и вправду остался бы в Тихом Озере? Что тогда Ани делать? У неё брат подрастал, хозяином на родительскую ферму смотрел.
Незадолго до свадьбы Ани убежала из дома и тайком поехала к Говарду в Тихое Озеро. Видно, надеялась уговорить его вернуться. Уж не знаю, что там у них вышло, только приехала Ани назад одна и грустная. А через месяц вышла за твоего отца… за Юлия. Да на беду первенец, Грегор, родился недоношенным. С тех пор Юлий и стал подозревать Ани. Но в открытую сказать ничего не мог — не хотел скандала.
Тётя Джуди отодвинула суп с огня и снова села напротив меня.
— Нельзя судить человека за любовь, Ал. Ни за любовь, ни за страх. Тяжкая это ноша — судить других. Не бери её на себя, и проживёшь счастливо.
Весь день я провёл в доме дядьки Томаша. Тётя Джуди уступила мне свой гончарный круг. Его монотонное вращение убаюкивало меня, прогоняло прочь сумятицу мыслей. Дождь за окном то затихал, то снова усиливался. Тяжёлые капли дробно барабанили по навесу во дворе. Низкие слоистые тучи висели неподвижно до самого горизонта.
Маховик круга тихо гудел, вращаясь. Я равномерно нажимал деревянную педаль, мял податливую скользкую глину, вытягивал её, придавал форму и сглаживал края. Горшок за горшком, тарелка за тарелкой выходили из-под моих пальцев. К тому времени, как дядька Томаш вернулся из церкви, где временно заседала мэрия, пол в мастерской был уставлен подсыхающей глиняной посудой.
— Да ты уже похож на себя, мальчик! — с улыбкой сказал дядька Томас. — Не то, что ночью. Я едва разобрал, что это за печальное промокшее привидение стучит в дверь.
Я тоже улыбнулся, волей-неволей заражаясь его весёлым настроением.
— Джуди, наверное, тебе плешь проела нравоучениями? А я скажу так. Неважно, кто твои родители. Важно, как ты к ним относишься, и что за человек ты сам. Вот и всё. А теперь будем обедать. Джуди! Что у нас на обед?
— Что ты орёшь на весь дом, Томас? — проворчала тётя Джуди, выходя из кухни. — Овощной суп и жареная козлятина.
— Ох, Джуди! Умеешь ты угодить мэру! — ухмыльнулся дядька Томас. — Да, кстати, Ал! Говард искал тебя. У него для тебя какая-то новость.
Шагая к дому Интена по размытой дождём дороге, я принял три важных решения.
Первое: наплевать, что там случилось много лет назад. У меня есть мама и отец. И так оно и останется во веки веков. Я ничего не стану узнавать и ни до чего не буду докапываться. Есть на свете вопросы, которые не нужно задавать. Потому, что ответы на них принесут только горе.
Второе: Говард — мой друг. Он сделал для меня столько хорошего и важного, что иначе и быть не может.
Я вспомнил нашу первую встречу. Когда он только выглянул из кабинета Интена — сутулый и добродушный — я сразу почувствовал, что с этим человеком мы сойдёмся. Так оно и вышло. Он давал мне добрые советы, предостерегал от глупостей, своим примером показывал — как надо относиться к жизни и к людям. Когда отец попал в больницу — именно Говард помогал Грегору и маме. И никогда ни единым словом не обмолвился о том, что скрывалось в прошлом.
Третье решение было самым трудным. Я долго обдумывал его, пытаясь предусмотреть все последствия. Но по-другому не выходило.
Оно заключалось в том, что мы с Линой полетим учиться на Веринду-два. Если, конечно, результаты экзаменов удовлетворят тамошних учителей.
Я не мог оставаться на Местрии. В последние месяцы я настолько оторвался от обыденной жизни, что не представлял — как теперь к ней вернуться. Я сам был тем человеком из крохотной долины, о котором рассказывал Дин. Поднялся на вершину горы и увидел оттуда, как велик мир, как интересно и разнообразно живут в нём люди. И дорога в этот мир лежала через учёбу.
Настоящая школа откроется в поселке ещё ох, как нескоро. А уж университет — это, и вовсе, дело далёкого будущего. Я же хотел учиться прямо сейчас. Это желание зудело внутри меня нестерпимо и не давало растратить попусту хотя бы один день.
Было и ещё кое-что. В тот день, когда мы с Фолли полетели в пояс астероидов. Фолли сладко похрапывал в кресле второго пилота, а я управлял шлюпкой. Когда я поднялся над стремительно текущей в космосе каменной рекой, меня охватил восторг. В бесконечной чёрной пустоте за краем планетной системы я увидел глаза Создателя. Он разглядывал меня зрачками далёких звёзд и добродушно улыбался своему непутёвому творению. А я смотрел на него.