Летописцы отцовской любви
Шрифт:
До меня не доходит:
– Синдром Иротки?
– То есть панический страх, что ваши сотрапезники начнут бросать в вас пончиками.
Он в самом деле мне нравится. Однако идти к нему в дом - полный бред.
– Ну что ж: до свиданья, - говорю я, но не ухожу.
– Жаль, в телевизоре всегда получается, что вы понимаете нас, девиантов.
– Оптический обман, - сообщаю ему.
– На самом деле девиантами я по горло сыта.
И особенно после того, добавляю я про себя, как почти полгода потеряла с одним таким, что изменял мне с каждым вторым умывальником, встреченным на пути.
– Этого я и ждал.
– Какая, впрочем, у вас девиация?
– Иногда не люблю завтракать в одиночестве .
– О Боже, - улыбаюсь я.
– Тяжелый случай, правда?
– Безнадежный, - говорит он так же меланхолично.
–
С минуту я разглядываю его.
– Знаете что? Пошли!
– слышу я вдруг самое себя.
– Где вы живете?
– Здесь близко, за углом, у ратуши, - говорит он спокойно.
– Когда через две недели пойдем под венец, не придется далеко топать.
3.
Ренате захотелось, чтобы я написал что-нибудь и о своей приятельнице Синди. Что ж, попробую. С Синди я познакомился у нас в части, когда посещал специальный двухлетний курс под названием "Подготовка офицеров для взаимодействия с войсками НАТО", там она преподавала английский. Синди американка. Сперва долго жила в городе Цинциннати, штат Огайо, вышла там замуж, но с мужем общего языка не нашла - он был менеджером фирмы по продаже автозапчастей и признавал в жизни совсем другие ценности, чем Синди. Поэтому спустя немного времени она развелась с ним и переехала в город Нью-Йорк, штат Нью-Йорк. В Нью-Йорке в принципе ей нравилось, но по прошествии нескольких лет она почувствовала необходимость перемен и потому после нашей революции прилетела к нам в Чехию (тогда, правда, это была еще Чехословакия, но это не имеет значения), в которой уже в те годы жили многие ее соотечественники и о которой она много слышала. Я, естественно, никогда не думал, что смогу подружиться с американкой, и даже после первого года обучения, когда кое-как уже мог объясниться по-английски, я все равно не представлял себе этого, хотя Синди, скажу прямо, нравилась мне с самого начала. Заявляя, что не представлял себе этого, я тем самым, натурально, имею в виду не то, что Америку или американцев как-то слишком обожествляю, как теперь многие наши, особенно молодежь, а скорее то, что с кем-то, кто здесь не родился и говорит совсем на другом языке, могу найти взаимопонимание. И дело, конечно, не в языке, ибо в этом плане нет проблем, потому как Синди живет в Праге уже более шести лет и говорит по-чешски лучше, чем я по-английски, и мы все равно общаемся по-чешски, но вы же понимаете, что я имею в виду. А это, натурально, общие мысли и взгляды на жизнь, на работу, на времяпровождение, на детей и тому подобное. И тут мы с Синди, как ни странно, прекрасно понимаем друг друга, чему, скажу прямо, я до сих пор не перестаю удивляться. Хотя у Синди все еще легкий иностранный акцент и в чешском она делает ошибки (главным образом в падежах и предлогах, но это нормально), я эти погрешности, по правде говоря, уже не очень замечаю и иной раз вообще забываю, что она, собственно, иностранка. Я просто свыкся с мыслью, что дружу с американкой, и не вижу тут ничего особенного. Может, временами только, когда Синди с кем-то по телефону говорит по-английски или читает "The Herald Tribune", я вдруг снова осознаю, что она иностранка (или еще когда она за завтраком оладьи смачно закусывает салом или куски жареного цыпленка обмакивает в мед, что мне представляется уж и впрямь, с позволения сказать, похабством). Либо когда вспоминаю, что еще несколько лет назад в каждой стенгазете нашей части висели фото боевого оружия американской армии, потому как согласно коммунистической идеологии это был главный наш враг, а теперь оно вот как обернулось. Однако Синди относится к таким вещам по-другому, она вообще многое близко к сердцу не принимает, и это, возможно, как раз то, что мне в ней нравится (тем самым не хочу сказать, что она не нравится мне физически, но вы же понимаете, что я имею в виду). Когда я после опыта с Линдой сказал ей прямо, что в данный момент еще неясно представляю, чего хочу от остатка моей жизни и хочу ли вообще еще иметь детей, она ответила мне "OK", то есть что это нормально и что в моем положении она ничего другого и не ждет. Кстати, никаких великих планов на будущее она вообще не строит, живет как-то больше в настоящем и в отличие от многих чешских женщин не считает (как и я) брак самым лучшим делом на свете. Она, к примеру, вмиг согласилась, когда я сказал ей, что хотел бы и дальше жить вдвоем с парнем, потому как думаю, лучше людям видеться тогда, когда они обоюдно хотят видеться, а не потому, что волей-неволей живут вместе. Иными словами, я не перестаю удивляться, на какое множество вещей у нас с ней одинаковые или по меньшей мере сходные взгляды и что с какой-то американкой из Цинциннати штата Огайо я скорее нахожу общий язык, чем с большинством чехов и даже пражан.
4.
Он живет в маленькой квартирке под самой крышей шикарного модерна. Пять этажей без лифта. Он идет впереди, идет сравнительно быстро, я стараюсь не отставать и при этом не кряхтеть. Вплоть до четвертого этажа двери всех квартир инкрустированы. Облезлая железная противопожарная дверь, через которую мы входим в его квартиру, особого доверия не вызывает.
Помимо всего, на протяжении этого альпинистского восхождения он упорно молчит.
Я ненормальная, говорю себе. Ненормальная.
Подозрительно оглядываю темную прихожую.
– Вход не внушает особого доверия, да?
– говорит он.
– Да, конечно, - отвечаю с облегчением.
Как только он открывает вторую дверь, картина сразу меняется. Окна квартирки выходят в парк, и она полна утреннего солнца. Я осматриваюсь: обшарпанный пробковый пол, белая встроенная кухонька, полная грязной посуды, круглый стол с интеллигентскими газетами и журналами, рабочий уголок с компьютером и принтером, большой набитый книгами антикварный шкаф, черный диван, столик с переносным телевизором и массивная двухъярусная кровать с крутой деревянной лесенкой.
Просто и вполне уютно.
Кроме того, приятно, что он не говорит фразы типа "Извините за беспорядок" или "Может, какую-нибудь музыку?" и что избегает всяких обычных клише при знакомстве. Причем настолько успешно, что я до сих пор не знаю его имени.
– Садитесь, - только говорит он.
Молча начинает готовить завтрак. Его молчание создает в комнате, конечно, определенное напряжение, но при этом мне нравится, что он не мелет языком попусту. Он включает чайник, моет чашки, тарелки и выжимает грейпфрут - для этого у него есть специальный изогнутый ножик.
– Классный нож, - отмечаю, - а я всякий раз прорезаю корку, и половина сока вытекает в тарелку.
Он кивает и собирает на стол. Затем приносит наши четыре газеты.
– Забыл, какие ваши, - говорит он.
– Кажется, эти.
И подает мне.
– Нет, это ваши, - говорю я.
– Если не возражаете, я возьму свои.
– Естественно, - говорит он почти без улыбки, но чувствую, что заработала один балл.
Он наливает чай, надкусывает первый пончик и действительно углубляется в чтение. Хотя, похоже, его что-то все время гнетет, но сейчас вид у него спокойный. Единственное, что в эту минуту, пожалуй, волнует его, - это чтобы джем не капнул на газету.
Я растерянно наблюдаю за ним и в отличие от него сосредоточиться на чтении не могу. Что будет, когда мы прочтем газеты? Он станет на меня кидаться? Разрежет меня на куски своим изогнутым ножиком? В какой-то момент я подумываю, уж не педик ли он - впрочем, я всегда мечтала дружить с каким-нибудь интеллигентным, остроумным гомосексуалистом.
Снова эта красивая улыбка.
– Хотите услышать последнее открытие журналистов-аналитиков "Лидовых новин"?
– спрашивает он.
Я киваю.
– "
Туристов привлекают пражские памятники старины", - читает он заголовок крупным шрифтом.
– Вы могли бы такое предположить?
– Нет, - говорю я.
– Это настоящее открытие:
Он снова погружается в газету, а я тем временем перевожу взгляд на три обрамленные фотографии на противоположной стене. На всех трех одна и та же юная девушка. Красивая.
Он подмечает, куда устремлен мой взгляд, но не испытывает потребности хоть как-то прокомментировать это.
"Производители стальных труб намерены защищаться", - читает он следующий заголовок. Коротко усмехается: - Надеюсь, не трубами:
Я смеюсь.
Затем опять мы долго молча едим и читаем.
– Или послушайте вот это: "Чешские пивоварни за бортом", - наконец говорит он.
– Это не журналисты, а сюрреалисты. Фокусники с метафорой. Представьте себе корабль, полный чешских пивоварен: И двух матросов, которые все эти пивные заводы запросто бросают за борт:
Я улыбаюсь.
– Могу я вас кое о чем спросить?
– говорю я чуть погодя.
– Нет, - говорит он с веселой решительностью, не отрывая взгляда от газеты.