Летящие к солнцу 1. Вопрос веры
Шрифт:
– Вероника, не надо.
Вряд ли ее остановили слова или жест. Скорее - последовавший сразу за ними вопль Джеронимо:
– Ты могла отдать его мне! Старая жадная собака на сене! В детстве я всегда делился карамельками с тобой, вредная ты жаба!
Я старался выдержать взгляд командира, но периферическое зрение передавало в мозг тревожную картинку. Похоже, по щекам Вероники текли слезы. Наверное, Джеронимо зацепил ту струнку, которую нельзя было трогать, особенно сейчас.
– Внутри кто-то остался?
– спросил командир, наигравшись в гляделки.
– Нет, - ответил я.
– Уверен?
–
Командир поднял руку и щелкнул пальцами. Двое солдат взобрались на транспортер, один прыгнул в люк. Секунду спустя он вернулся с нашими трофейными автоматами. Командир щелкнул пальцами еще два раза, и в люк, одна за другой, полетели две "лимонки". В двух шагах от меня будто шарахнули кувалдой по исполинскому медному тазу. Бронетранспортер плюнул огнем и затих.
Я чудом умудрился не вздрогнуть, внутри все не то заледенело, не то запылало. Нечаянно пробудившийся жалкий кусочек дара установил связь между мной и этим бронированным молодцом. За миг до взрыва я будто ощутил немой вопрос. Словно последний взгляд собаки перед смертельной инъекцией: "Неужели ты правда?.."
И все оборвалось.
– Ты крут, - заметил командир.
– Зверски крут. Но, пока я жив, тебе здесь ловить нечего.
Он двинулся в обход транспортера, и нас троих повели следом. Мы остановились, глядя на мертвые ноги и мертвую задницу в перекрестье лучей подствольных фонариков.
– Педро!
– послышался крик.
Расталкивая солдат, к трупу подбежала девушка в светло-голубом платье. Волосы цвета платины, она поневоле приковала взгляды нас троих. Ни я, ни Вероника с Джеронимо явно никогда не видели вживую ни блондинок, ни рыжих. Нас всегда окружали черноволосые испанцы, к коим мы с гордостью причисляли и себя.
– Педро, милый Педро, да как же это?
– рыдала девушка. Ее ладонь легла на поясницу несчастного и тут же отдернулась. Девушка понюхала пальцы. И в этот самый миг откуда-то из-под транспортера отчетливо донеслось:
– "Как будто свет звезды далекой, пробившийся сквозь полог туч..." - А затем грохот и сдавленное: "Бль..."
Я встретился взглядом с этим белокурым созданием, и мой эмоциональный двойник затрепетал. Я ощутил его жажду и голод, увидел мысленным взором тысячи нитей, потянув за которые, мог добыть неимоверное количество еды, и выбрал одну. Широко улыбнувшись, чтобы вызвать к себе безотчетное доверие, я сказал:
– Знаете, леди, если парень уходит в одиночестве сочинять стихи, это значит, что его френдзонят или игнорят. Вы можете бесконечно проклинать нас, но мы лишь отключили ИВЛ. Смертельный удар - ваш.
И когда она побледнела, раскрыла рот в беззвучном крике, повалилась на оскверненное тело своего воздыхателя; когда мой обожравшийся двойник со стоном побежал в эмоциональный туалет; когда солдаты спонтанным хором крикнули: "Да!", а потом по приказу прослезившегося командира дали залп из сотни автоматов в честь погибшего поэта; когда Джеронимо посмотрел на меня, как старушка на закровоточившую икону, а Вероника - как на эсэсовца, принесшего в еврейский детский садик мешок с конфетами - вот именно тогда я почувствовал себя самым несчастным человеком в мире.
– -
Глава 9
Камера,
Как только решетка закрылась, конвоиры удалились, оставив одного, чтобы снял наручники. Он освободил Джеронимо, и тот сказал: "Viva la libertad!", на что получил загадочный ответ: "Viva la resistance!" Я пережил избавление от наручников молча. Веронике пришлось повернуться к решетке спиной, и конвоир, молодой парень с придурочным выражением лица, подозрительно долго возился.
– Ты там кроме комбинезона хоть что-нибудь чувствуешь?
– холодно спросила Вероника.
Я подошел к решетке и увидел, чем на самом деле занимается солдат. Он самозабвенно мял комбинезон Вероники пониже спины.
– Не-а, - оскалившись, признался он.
– Тут в фантазии все дело.
– А без меня пофантазировать никак?
– Не-а. Тогда мне руки занять нечем будет.
– Тебе рассказать, чем можно занять руки во время фантазий?
– Не-а. Я знаю, о чем ты. За такое командир в морду бьет и портянки с трусами на всю роту стирать заставляет.
– Вовсе необязательно фантазировать во время строевой подготовки. За закрытой дверью сработает не хуже.
– Серьезно?
– призадумался солдат.
– Эй, - окликнул его я.
– Может, снимешь уже наручники и отвалишь?
– А че?
– повернулся он ко мне.
– Это твоя девчонка, что ли?
Мысленно прикинув, каких травм мне будет стоить эта выходка, я ответил:
– Да, моя. Сними наручники и отвали.
Солдат замер, глядя на меня в глубокой задумчивости.
– Я уважаю тебя...
– Можешь уважать, не тиская задницу моей девчонки.
Нехотя он убрал от Вероники руки и освободил ее от наручников. Мы проводили его поникшую фигуру взглядами.
– И что, благодарности ждешь?
– спросила Вероника, когда где-то далеко стукнула дверь.
– Если ты меня не побьешь - удовлетворюсь этим.
Я пытался вспомнить, когда, с какого момента лицо Вероники приняло это безразличное выражение. Она ведь не из тех, кто с легкостью выпускает наружу внутренние бури. Значит, если по ней даже невооруженным глазом заметно неладное, проблемы очень серьезные.
Вероника отвернулась, легла на нары лицом к стене, да так и замерла. Джеронимо наградил сестру недобрым взглядом.
– Что, секса сегодня не будет?
– проскрипел он, но не дождался никакой реакции. Тогда, озлившись еще сильнее, добавил: - Да тебе просто завидно, что теперь у Николаса появились друзья-солдаты!
Снова никакой реакции. Я толкнул Джеронимо в плечо.
– Хватит! Да что с тобой такое?
Джеронимо посмотрел на меня.
– Она прекрасно знала, что если меня разбудить среди ночи, со мной просыпается демон. Это - темная сторона Джеронимо. Это - злой дух, который будет преследовать пробудившего его до тех пор, пока не заснет. Берегись, Николас. Не вставай на пути лучей моей ненависти.