Лионель Линкольн, или Осада Бостона
Шрифт:
— Кажется, я васъ теперь поняла, — отвчала Сесидь. — Я слышала, что этого юношу подозрваютъ въ томъ, что онъ былъ на сторон американцевъ въ день той битвы, о которой вы говорите. Но убить человка въ сраженіи не значитъ быть убійцей, иначе кто же вы тогда сами? Вдь война — ваше ремесло.
Ее перебилъ съ десятокъ голосовъ, почтительно запротестовавшихъ:
— Большая разшща, миледи! То — сраженіе, честный бой, а тутъ было простое убійство.
Много было и еще сказано, чего Сесиль не разобрала и не поняла, потому что было сказано безсвязно и съ обычной ирландской живостью. Когда шумъ улегся, опять выступилъ прежній гренадеръ и объяснилъ Сесили:
— Мидеди, вы сказали сущую правду, и въ то же время не совсмъ врно. Когда человка убьютъ въ бою, это значитъ ужъ такая его судьба. Ни одинъ настоящій ирландецъ протестовать противъ этого не будетъ. Но вдь этотъ негодяй спрятался за трупъ убитаго гренадера, прицлился въ нашего капитана и застрлилъ его. Вотъ въ чемъ мы его обвиняемъ. Да и стрлялъ, онъ уже пбсл того, какъ битва была кончена, слдоватеньно, смерть капитана была ни на что не нужна. Черезъ нее дло не мнялось.
— Я не знаю всхъ тонкостей вашей жестокой профессіи, — сказала Сесиль, — но слышала, что вообще погибло довольно много народа уже посл того, какъ королевскія войска вступили въ окопы.
— Совершенно врно, миледи, — возразилъ гренадеръ, — это вамъ правильно передали. Тмъ боле необходимо, чтобы хоть одинъ изъ виновниковъ поплатился за такое предательство. Разъ битва кончена, то уже убивать нельзя.
У Сесили дрожали и вки, и губы, когда она продолжала.
— Я знаю многихъ, которые погибли или были ранены именно при такихъ условіяхъ, какъ вы описываете, но я думала до сихъ поръ, что это обычный удлъ войны. Но даже если этотъ молодой человкъ и виновенъ — вы только поглядите на него: неужели онъ достоинъ гнва людей, которые честь свою полагаютъ въ томъ, чтобы сражаться съ противникомъ равнымъ оружіемъ? Онъ давно уже пораженъ рукою, которая гораздо сильне вашихъ рукъ, и которая отняла у него разсудокъ. Въ довершеніе его бдъ, онъ заболлъ ужасной болзнью, отъ которой почти никто никогда не выздоравливаетъ. И вы сами, будучи ослплены гнвомъ, подвергаете себя опасности заболть такой же болзнью. Вы увлеклись жаждой мести, а вмсто то-то сами легко можете сдлаться жертвой заразы.
Пока она это говорила, солдаты незамтно отходили все дальше и дальше назадъ, такъ что между ними и кроватью Джоба оказалось значительное пространство. Многіе изъ нихъ молча вышли совсмъ изъ комнаты. Боязнь заразы пересилила въ нихъ всякое другое чувство. Сесиль воспользовалась пріобртеннымъ успхомъ.
— Уходили бы ужъ и вы изъ этого опаснаго помщенія, — сказала она, обращаясь къ оставшимся солдатамъ. — Мн нужно поговорить съ этимъ молодымъ человкомъ о судьб офицера, который дорогъ для всей арміи и который стоитъ того, чтобы имъ дорожили. Вотъ вамъ денегь, возвращайтесь къ себ въ казармы и не подвергайте себя опасности безъ всякой пользы. Ступайте. Все будетъ забыто и прощено.
Гренадеръ взялъ отъ Сесили деньги почти съ неохотой, но, видя, что съ нимъ осталось очень мало народа, все-таки ушелъ, наконецъ, сдлавъ Сесили неловкій поклонъ и кинувъ сумрачный, свирпый взглядъ на человка, такъ неожиданно и странно избавившагося отъ его мести. Въ помщеніи не осталось ни одного солдата, и скоро въ отдаленіи затихли даже ихъ шаги. Сесиль быстро оглянулась на оставшихся около нея. Узнавши Польварта и замтивши удивленіе у него на лиц, она слегка покраснела и смущенно опустила глаза, но потомъ оправилась етъ смущенія и сказала:
— Я полагаю, капитанъ Польвартъ, что насъ обоихъ привела сюда одна и та же цль.
— Вы во мн не ошиблись, — отвчалъ Польвартъ. — Сейчасъ же, какъ только я исполнилъ печальное порученіе, возложенное на меня вашей кузиной, я поспшилъ сюда, чтобы ухватиться за нить, которая, какъ я полагаю, должна насъ привести къ…
— Къ тому, что мы хотимъ узнать, — договорила Сесиль, оглядываясь на остальныхъ свидтелей сцены. — Но нашъ первый долгъ — быть гуманными. Нельзя ли перенести этого несчастнаго молодого человка въ его комнату и подать ему необходимую помощь?
— Это можно сдлать и теперь, и посл того, какъ мы его допросимъ, — отвчалъ Польвартъ съ такой холодностью и такимъ равнодушіемъ, что Сесиль удивленно на него поглядла. Замтивъ, что онъ своимъ безучастіемъ произвелъ на нее невыгодное впечатлніе, капитанъ обернулся къ двумъ мужчинамъ, стоявшимъ въ дверяхъ и видвшимъ оттуда все, что произошло, и небрежно сказалъ имъ:
— Ширфляйнтъ, Меритонъ, подите сюда и перенесите этого субъекта въ его комнату.
Ни тому, ни другому изъ лакеевъ это приказаніе не понравилось. Меритонъ тихонько заворчалъ и собирался уже категорически отказаться, но къ приказанію Польварта присоединила свою просьбу Сесиль, и тогда онъ ршился выполнить непріятную обязанность. Джоба на кровати перенесли въ маленькую комнату въ башн, откуда за часъ передъ тмъ его утащили солдаты, чтобы удобне было его истязать въ большомъ помщеніи.
Когда Абигаиль успокоилась, что солдаты больше не будутъ терзать ея сына, она бросилась на тюкъ старыхъ веревокъ, часть которыхъ была употреблена на топку камина, и такъ сидла на немъ въ тупой неподвижности, покуда ея сына переносили въ его комнату. Убдившись, что Джобу не хотятъ длать зла, а желаютъ, напротивъ, принести ему хоть какую-нибудь пользу, она тоже пришла въ его комнату и подала туда зажженную свчку, не переставая внимательно наблюдать, что будетъ дальше.
Польвартъ, повидимому, полагалъ, что для Джоба сдлано совершенно достаточно, и стоялъ съ довольно сумрачнымъ видомъ, ожидая, чего еще пожелаетъ Сесиль. A она съ чисто женской заботливостью и внимательностью распоряжалась переносомъ больного и, когда дло было сдлано, велла лакеямъ уйти въ другую комнату и тамъ дожидаться ея приказаній. Когда Абигаиль молча подошла и встала у кровати сына, въ комнат остались, кром нея и больного Джоба, только трое: Сесиль, Польвартъ и незнакомый мужчина высокаго роста, провожавшій Сесиль въ магазинъ. При слабомъ свт сальной свчки еще рзче выдлялась убогая обстановка комнаты.
Несмотря на твердую ршимость, выказанную Сесилью во время бесды съ солдатами, ей захотлось воспользоваться темнотой комнаты, чтобы скрыть свои выразительныя черты даже отъ единственной женщины, которая была тутъ съ нею. Она снова накинула себ на голову капюшонъ, встала тамъ, гд было всего темне, и заговорила, наконецъ, съ юродивымъ.
— Джобъ Прэй, — сказала она дружески-теплымъ тономъ, — я пришла сюда не затмъ, чтобы васъ наказывать или запугивать васъ какими-нибудь угрозами. Я пришла васъ только спросить объ одной вещи, и если вы мн ничето не отвтите, или скажете неправду, обманете, скроете что-нибудь, то это съ вашей стороны будетъ и грпіно, и жестоко.
— Вамъ нечего бояться, что мой сынъ скажетъ вамъ неправду, — сказала Абигаидь. — Тотъ же Богъ, который отнялъ у него разумъ, не лишилъ его добрыхъ сердечныхъ качествъ. Онъ даже не знаетъ, что такое ложь. Какъ жаль, что нельзя того же сказать о женщин, которая родила его на свтъ!
— Надюсь, что онъ ваши слова о немъ подтвердитъ своими поступками, — сказала Сесиль.
Она подумала съ минуту и вдругъ прибавила:
— Абигаиль Прэй, я полагаю, вы знаете, кто я.
— О, да, конечно, знаю, — отвчала Абигаиль, разсматрпвая изящную вншность говорившей съ ней леди и какъ бы сравнивая это изящество со своей собственной убогостью. — Вы — богатая и счастливая наслдница той особы, которую сегодня только что отнесли въ мсто вчнаго успокоенія. Могила открывается одинаково для бдныхъ и богатыхъ, для счастливыхъ и несчастныхъ. Я васъ знаю. Вы супруга сына богатаго человка.