Лишь одна музыка

Сет Викрам

Итак, я быстро настраиваюсь ниже, и мы играем первый контрапункт «Искусства фуги». Бедная Эллен. Но я кошусь налево и вижу, что она вроде бы успокоилась. Пирс тоже смотрит на нее, с особым братским пониманием. Билли уставился на своего сына, который сидит перед ним, наклонив голову набок. Неясно, как много он понимает в его возрасте, но он явно получает удовольствие от нашей игры.

Все слишком быстро кончается.

— Это не прощание, — решительно говорит Эллен. — Это просто au revoir. Мы не собираемся это отпускать!

3.10

На

следующий день рано утром звонит телефон. Я лежу в постели, думая про Джулию, но вызвать ее чудесным образом на связь не удается.

— Майкл?

— Да. Да. Эллен?

— Тебе повезло, что это я. Помни, если ты слышишь женский голос, никогда не называй имени. Если ошибешься, она расстроится.

— Эллен, ты знаешь, который час?

— Знаю, даже слишком хорошо знаю. Я сегодня вообще глаз не сомкнула. Я ужасно выгляжу.

— Это все, — я зеваю, — к чему?

— Почему Билли такой?

— Какой?

— Совсем не шоколадный. Мягкий только снаружи, а внутри — твердый.

— Билли — это Билли.

— Поговори с ним. Пожалуйста.

— Все разговоры на эту тему бесполезны.

— Думаешь, это только укрепит его позицию?

— Нет, Эллен, ты и сама знаешь, что не укрепит — просто не поменяет.

— Да, пожалуй, так. Потому ты и должен мне помочь.

— Эллен, я люблю Баха, и я с радостью снова сыграл бы на альте, и, наконец, у нас обоих фантастические партии, но что есть, то есть. Что я могу сделать? Пирс уже, наверное, сказал Эрике, а она сказала Ля Шингл.

— Нет, он не сказал. Я заставила гадского Пирса пообещать неделю ничего не говорить этой гадской Эрике.

— Ну и что я-то могу сделать?

— Помоги мне найти альт, который я смогу настроить на кварту ниже.

Я делаю пару вдохов.

— Эллен, ты знаешь, и я знаю, что альт — любой альт — слишком мал даже для звука, который он уже издает. Ты не можешь его настроить еще ниже. Уж точно не на кварту.

— Я смогу. Я должна. Я достану громадный семнадцатидюймовый Гаспаро да Сало, и громадные толстые струны, и...

— ...и остеопата, и физиотерапевта, и невролога, и даже тогда это не сработает. Эллен, даже мне неудобно все, что больше шестнадцати дюймов. Я знаю, о чем говорю — у меня были проблемы с пальцами...

— Но мы с тобой одного роста, — говорит Эллен; ее одержимость берет верх над ее тщеславием. — И ты привык к скрипке, конечно, тебе с большим альтом сложно. И я поговорила с Эриком Сандерсоном. Он думает, что это возможно.

— Он так думает? Серьезно?

— Ну, он... сказал, что это интересное предложение. Мы едем к нему в три. Ты же ничем не занят сегодня после полудня? Я могу взять кредит, если надо, и закажу ему инструмент.

— Когда ты поговорила с Эриком Сандерсоном?

— Прямо перед звонком тебе.

— Эллен, ты опасна для общества.

— Но у него двое маленьких детей, я решила, что его семья просыпается в семь.

— И наш дорогой лютье отвечал тебе бодро, будто у него ушки на макушке и хвост трубой, да?

— Нет, сонно и удивленно, как ты, но был вполне способен к разумному диалогу.

— И почему я должен с тобой пойти?

— Для моральной поддержки. Мне это нужно. Мы — средние голоса —

должны держаться вместе. И потому, что ты много узнаешь. И потому, что он лучший наш мастер по ремонту инструментов и лучший мастер по их созданию, и тебе надо понять, почему твоя скрипка иногда звенит. И потому, что я дам тебе поиграть на моем прекрасном, волшебном альте в тех местах в «Искусстве фуги», где тебе будет надо и где я буду на более низком инструменте.

— Я даже представить себе не мог, до чего ты коварна, Эллен.

— Да — это всё я, как формулирует Рикки Лейк44.

— Боюсь, что я не смотрю Рикки Лейк.

— Тогда ты пропускаешь все самое лучшее. Если бы я только слушала ее советы, у меня бы был и мужчина в моей жизни, и песня в сердце, и — о да — высокая самооценка. И у тебя тоже.

— Я не хочу мужчины в моей жизни.

— Я заеду за тобой в два пятнадцать. Его мастерская в Кингстоне.

— О, земля британских железных дорог. Я поражен, что ты углубляешься так далеко в джунгли.

— Требует жертв... До встречи в начале третьего.

3.11

Я кладу трубку и лежу на кровати, закинув руки за голову. Уже три дня никаких новостей от Джулии. Я встаю и иду по квартире, открывая шторы.

Я включаю «Радио-3». Для меня, даже с полным шкафом дисков на выбор, в Лондоне — городе, таком богатом концертами, — утром или вечером это почти инстинктивный жест. Теперь радио меня радует и балует сюрпризами, но когда я жил в Рочдейле, это было мое спасение, поистине единственный источник классической музыки. Раз в год оркестр Халле45 играл в «Чампнесс-холле», три-четыре раза в год миссис Формби брала меня на концерты местного музыкального общества или на что-нибудь особенное в Манчестере, и это были все мои контакты с профессионально исполненной живой музыкой. Мой маленький радиоприемник, выхватывающий музыку из общенародного эфира, был для меня всем; я слушал его в своей комнате часами. Не могу себе представить, как бы я стал музыкантом без него и без публичной библиотеки в Манчестере.

В уходящей ночи я ищу Венеру. Начинается рассвет — восхождение розового по всему горизонту, с одной почти вертикальной чертой самолетного следа, напоминающего Люцифера, что рушится с небес. Я включаю чайник и выбрасываю из вазы в мусор толстые веточки остролиста с уже почти черными ягодами.

По радио передают кантату Бахa «Wie schon leuchtet der Morgenstern...»46. Слова напоминают мне одного из любимых комических поэтов Джулии. Я сочиняю по-немецки записку, пытаясь имитировать стиль, который он любил пародировать, и печатаю ее:

Я, ниже не подписавшийся, хотел бы предоставить свидетельство своего продолжающегося существования и запрашиваю присутствия получательницы (в единственном экземпляре) в моем скромном, однако возвышенном помещении между девятью и десятью часами завтра утром или, в случае невозможности оного присутствия, перенести его на послезавтра. Я выкажу радость и благодарность в равной и превосходящей мере, если она будет сопровождаема духом благословенной памяти Иоганна Себастьяна.