Листья травы (Leaves of Grass)
Шрифт:
полях и к тому, кто чистит
отхожие места,
Я целую его, как родного, в правую
щеку,
И в сердце своем я клянусь, что
никогда не отрину его.
Женщины, пригодные к зачатию,
отныне станут рожать от меня
более крупных и смышленых
детей
(То, что я вливаю в них сегодня,
станет самой горделивой
республикой).
Если кто умирает, я спешу туда и
крепко нажимаю ручку двери,
Отверните
ногам,
А врач и священник пусть уходят
домой.
Я хватаю умирающего и поднимаю
его с несокрушимым
упорством,
Ты, отчаявшийся, вот моя шея,
Клянусь, ты останешься жив! всей
тяжестью повисни на мне.
Мощным дыханьем я надуваю тебя и
заставляю тебя всплыть
на поверхность,
Каждую комнату в доме я наполняю
войсками,
Теми, кто любит меня, теми, кто
побеждает могилы.
Спи, - я и они будем всю ночь на
страже,
Ни сомнение, ни хворь пальцем не
тронут тебя,
Я обнял тебя, и отныне ты мой,
И, вставши завтра утром, ты увидишь,
что все так и есть,
как я говорил тебе.
<>
41
<>
Я тот, кто приносит облегчение
больным, когда они, задыхаясь,
лежат на спине,
А сильным, твердо стоящим
мужчинам я приношу еще более
нужную помощь.
Я слышал, что было говорено о
вселенной,
Слышал и слышал о множестве тысяч
лет.
Это, пожалуй, неплохо, - но разве это
все?
Я прихожу, увеличивая и находя
соответствия,
Я с самого начала даю большую цену,
чем старые
сквалыги-торгаши,
Я сам принимаю размеры Иеговы,
Я литографирую Кроноса, его сына
Зевса и его внука Геракла,
Я скупаю изображения Озириса,
Изиды, Ваала, Брамы и Будды,
В мой портфель я сую Манито, и
Аллаха на бумажном листе,
и гравюру распятия.
Вместе с Одином, с безобразным
Мекситли и с каждым идолом,
с каждым фетишем,
Платя за этих богов и пророков
столько, сколько они стоят,
и ни одного цента больше,
Соглашаясь, что они были живы и
сделали то, что надлежало
им сделать в свой срок
(Да, они принесли кое-что для
неоперенных птенцов, которые
должны теперь сами встать,
полететь и запеть).
Принимая черновые наброски
всевозможных богов, чтобы
заполнить их лучше собою,
Щедро раздавая их каждому, и
мужчине и женщине,
Открывая
божественности в плотнике,
который ставит сруб,
Требуя, чтобы перед ним
преклонялись больше, чем перед всеми
богами, когда он, засучив рукава,
орудует молотком
и стамеской,
Не споря, что бог посылал
откровения, считая, что ничтожный
дымок или волос у меня на руке
непостижимы, как любое
из них,
Пожарные, качающие воду насосом
или взбирающиеся
по лестнице, приставленной к
дому, для меня не менее
величавы, чем боги античных
сражений,
Я слышу, как звенят их голоса сквозь
грохот обвалов,
Их мускулистые ноги несут их в
целости над обугленной дранкой,
их белые лбы невредимы средь
пламени;
Жене машиниста с младенцем у
сосков я молюсь о каждом, кто
родился на свет,
Рядом свистят три косы на покосе в
руках у дородных ангелов
со вздутыми на поясницах
рубахами;
Клыкастый и рыжий конюх искупил
все свои грехи, настоящие
и будущие,
Когда распродал все, что имел, и
пошел пешком, чтобы заплатить
адвокатам, защищающим брата его,
и сидел рядом с ним,
пока того судили за подлог,
И быку и букашке еще не молились,
как нужно,
Никому и не снилось, как
восхитительны грязь и навоз.
Сверхъестественное - не такое уж
чудо, я сам жду, чтобы
пришло мое время, когда я
сделаюсь одним из богов,
Уже близится день для меня, когда я
стану творить чудеса
не хуже, чем наилучшее из них.
Клянусь жизнью! Я сделаюсь вскоре
творцом всего мира,
Уже и сейчас полагая себя в лоно
теней, которые таятся в засаде.
<>
42
<>
Чей-то призыв из толпы,
Мой собственный голос, звонкий,
решительный, зычный.
Придите, мои дети,
Придите, мои мальчики и девочки,
мои женщины, мои
домочадцы и близкие,
Органист уже разжигает свой пыл,
он уже сыграл прелюдию.
Легкие и бойкие аккорды, я чувствую
гул ваших взлетов.
Голову мою так и завертело на шее,
Волнами катится музыка, но не из
органа она,
Люди окружают меня, но они не мои
домочадцы.
Вечно твердая, неоседающая почва,
Вечно те, что едят и пьют, вечно