Литературные воспоминания
Шрифт:
мысль, что по временам он нуждался в куске хлеба. Развязность его речей, видная
роль, которую он всегда предоставлял себе в рассказах, и какая-то кажущаяся, фальшивая расточительность, побуждавшая его не отставать от затейливых
похождений и удовольствий и уклоняться незаметно от расплаты и
ответственности, отводили глаза. До получения наследства в 1850 году он
пробавлялся участием в обычной жизни богатых друзей своих — займами в счет
будущих благ, забиранием
произведения — словом, вел жизнь богемы знатного происхождения,
аристократического нищенства, какую вела тогда и вся золотая молодежь
Петербурга, начиная с гвардейских офицеров. Впрочем, он никогда не терял
надежды сделаться большим барином и однажды, несмотря на свои лишения, обещал Белинскому 100 душ крестьян, как только представится возможность к
тому. Белинский принял в шутку подарок. «Жена,—закричал он,—иди
благодарить Ивана Сергеевича: он нас помещиками делает». А между тем критик
серьезно нуждался в устройстве своей судьбы. За год до отъезда своего в
Зальцбрунн, именно, в 1846 году, он разорвал связи с «Отечественными
записками» и собирал труды друзей для большого альманаха «Левиафан».
Тургенев был из первых, обещавших ему свою лепту, а между тем по лукавству, часто встречаемому в литературных кружках, ему не хотелось конечной гибели
органа «Отечественные записки», которую уже им пророчили [349]. Тогда он свел
редактора их с В. Майковым. молодым писателем, эстетика которого,
построенная на этнографических данных, могла дать своего рода окраску
журналу. Майков имел несчастие утонуть, купаясь близ Ропши, но на первых
порах успел сохранить за «Отечественными записками» влияние, приобретенное
ими при старом критике. Все остальное хорошо известно и много раз
повторялось. Сборник статей куплен был у Белинского Панаевым и Некрасовым, которые с помощию его вздумали основать свой собственный журнал, нашли в
старом «Современнике» Плетнева готовый материал для издания и приобрели
279
его... Менее известно, что Тургенев был душой всего плана, устроителем его, за
исключением, разумеется, личных особенностей, введенных в него будущими
издателями, с которыми делил покамест все перипетии предприятия. Некрасов
совещался с ним каждодневно; журнал наполнился его трудами. В одном углу
журнала блистал рассказ «Хорь и Калиныч», как путеводная звезда, восходящая
на горизонте; в «Критике» явился его пространный разбор драмы Кукольника, и
наконец множество его заметок разбросано было в последнем отделе журнала. В
одной из них находилась латинская цитата; не доверяя лингвистическим
познаниям
возможность, при случае, свалить вину на типографию, и признался в своей
хитрости автору. Дождавшись первой книжки «Современника» на 1847 год, Тургенев выехал за границу.
Удивительный был этот 1846 год [350]. По странной случайности к нему
относится единовременное появление замечательных памятников русской
литературы. Тогда были кончены и опубликованы: «Обыкновенная история» И.
А. Гончарова, «Бедные люди» Ф. М. Достоевского, «Антон Горемыка» Д. В.
Григоровича—произведения, открывавшие новые дороги талантам и
возвещавшие цветение литературы в скором будущем, не оправданное, однако
же, событиями и обстоятельствами, вскоре за тем наступившими...
Я уже с год жил в Париже, когда Иван Сергеевич прибыл в Зальцбрунн с
больным Белинским. Я поспешил присоединиться к ним, и мы встретились в этом
только что возникавшем тогда месте лечения грудных страданий, как это видно из
моей статьи «Замечательное десятилетие», к которой и отсылаем читателя за
подробностями. Тургенев писал тогда «Бурмистра» и прилежно учился по-
испански. Известно, что он покинул нас с Белинским тайком, выехав из
Зальцбрунна под каким-то благовидным предлогом на короткое время, оставив в
нем часть белья и платья и уже не возвращаясь более назад. Когда по осени того
же года я спрашивал его в Париже о причинах бесполезной хитрости,
употребленной им в Зальцбрунне, он только пожал плечами, как бы говоря: «Да и
сам не знаю». Дела его были в плохом состоянии: он не мог жить в Париже, поселился в пустом замке, предоставленном ему Жорж Зандом где-то на юге, и
наезжал по временам в Париж, обегал своих знакомых и скрывался опять. Перед
революцией 1848 года он, однако же, переехал совсем в Париж, занял очень
красивую комнату в угловом доме Rue de la Paix и Итальянского бульвара, теперь
уже снесенном, и переходил в том же доме то выше, то ниже, смотр я по
благоприятным или неблагоприятным известиям из России. Февральские и
июньские дни 1848 года застали его еще в Париже, и при этом нельзя не сказать о
замечательной его способности подмечать характерные общественные явления, мелькавшие у него перед глазами, и делать из них картины, выдающие дух и
физиономию данного момента с поразительной верностью. Таковы небольшие
рассказы его из французской революции, как «Наши послали» и проч., хотя, собственно, сам он не принимал никакого участия в социальном движении