Литературные воспоминания
Шрифт:
призвание. В «Рудине» Сенковский находил множество вещей, не выговоренных
романом, но видимых глазу читателя под прозрачными волнами, в которых он
движется. Политическое и общественное значение повести открывается во всех ее
частях и притом с такой ясностию и вместе с таким приличием, что не допускает
ни упрека в утайке, ни обвинения в злостных нападках. Сенковский сулил
большую будущность автору повести и был в этом случае не фальшивым
пророком, как часто с ним случалось прежде.
Между
лет обширной деятельности, но тем же ветхим человеком, каким его знали в эпоху
появления «Параши», он оставаться не мог. Еще прежде «Рудина» он
почувствовал сам роль, которая выпала ему на долю в отечестве,— служить
зеркалом, в котором отражаются здоровые и болезненные черты родины; но для
этого необходимо было держать зеркало в надлежащей чистоте. Всякое
человеческое начинание имеет свой пункт отправления, который и указать
можно; только одно действие времени не имеет такого пункта — оно мгновенно
обнаруживает во всей полноте и цельности явление, которое готовилось в его
недрах долго и невидимо для людского глаза. Нечто подобное такому действию
времени случилось и с Тургеневым: только с эпохи появления «Рудина»
обнаружилось, что он уже давно работает над собою. Порывы фантазии, жажда
говора вокруг его имени, безграничная свобода языка и поступка — все
приходило в нем или складывалось на наших глазах в равновесие. Ни одному из
опасных элементов своей психической природы он уже не позволял, как бывало
прежде, вырваться стремительно наружу и потопить на время в мутной волне
своей лучшие качества его ума и сердца. Может быть, это было произведение
годов, пережитых Тургеневым; может быть, приобретенный опыт и воля
действовали при этом механически, безотчетно, в силу одного своего тяготения к
добру и истине. Как бы то ни было, преобразование Тургенева свершилось без
труда и само собой: ему не предстояло никакой работы для выбора новых
материалов морали и постройки из них своего созерцания, никаких аскетических
элементов для замены старых верований, ничего, что могло бы коверкать его
природу и насиловать его способности. Оно произошло просто и натурально, благодаря одному наблюдению за собою и упразднению того потворства дурным
инстинктам, которое вошло у него в привычку. Лучшие материалы для реформы
лежали с детства в нем самом, лучшие верования жили с ним от рождения; стоило
только их высвободить от помех и уз, наложенных невниманием к самому себе.
Но зато с тех пор, как воссияла для Тургенева звезда самообразования и
самовоспитания, он шел за ней неуклонно в течение 30 лет, поверяя себя
каждодневно, и достиг того, что на могиле его сошлось целое поколение
словами умиления и благодарности как к писателю и человеку. Не вправе ли были
мы сказать, что редкие из людей выказали более выдержки в характере, чем он?..
284
Дрезден. Декабрь 1883.
Шесть лет переписки с И.С. Тургеневым 1856-1862
I
В 1856, то есть в год появления «Рудина» — с чем связывают поворот в
жизни самого автора,— начинаются и частые отлучки Тургенева за границу [358].
С переменой царствования наступила и льготная пора для русских
путешественников, которые высвобождены были от паспортных стеснений при
отъезде, считавшихся прежде нужными для благоденствия и устойчивости
порядка, что еще от времени до времени многими повторяется и теперь. Отмена
формальностей при добывании паспорта, объявленная в эпоху коронации имп.
Александра II, не могла касаться вполне Тургенева: он состоял еще под
присмотром полиции, и для него требовалось соблюдение старых порядков
ходатайства и особого разрешения. Много помог ему выпутаться из хлопот
егермейстер Иван Матвеевич Толстой (впоследствии граф) своим влиянием [359].
Человек этот оказывал несомненные знаки личного расположения и внимания к
Тургеневу, сопровождаемые, однако, по временам выговорами и замечаниями, когда последний слишком легко и свободно относился к его словам и
наставлениям. Так, однажды, приглашенный И. М. Толстым на охоту и дав ему
слово, Тургенев не почел за нужное обременять себя исполнением обещания и на
другой же день получил от Толстого записку с замечанием, что поступок этот
имеет вид и характер грубой неучтивости, которая, может статься, и находится в
привычках автора, но которую не следует прилагать ко всякому.
Около того же времени мы имеем первое письмо Тургенева с дороги. Он
внезапно уехал в Москву из Петербурга, вызванный издателем «Русского
вестника», г. Катковым. Письмо это довольно любопытно. Оно рисует начало
большой распри между писателем и журналистом, не упраздненной и смертию
одного из них.
«Москва , 16 января 1856 г.
Любезный П. В. Я приехал сюда, хотя не с бронхитом, однако с
расстроенной грудью и поселился у милейшего И. И. Маслова, в удельной
конторе, на Пречистенском бульваре. Но оказывается, что я мог еще с неделю
оставаться в Петербурге, потому что г-н редактор «Русского вестника», вытребовавший мою повесть 6 недель тому назад, не отвечавший ни слова на мои