Литературные воспоминания
Шрифт:
наши отношения с этой минуты прекращаются. То, что произошло между нами, показало мне ясно, какие опасные последствия могут являться из приятельского
обмена мыслей, из простых, доверчивых связей. Я остаюсь поклонником вашего
таланта, и, вероятно, еще не раз мне придется восхищаться им вместе с другими, но сердечного благорасположения, как прежде, и задушевной откровенности
между нами существовать уже не может с этого дня». И, кивнув всем головой, он
вышел из комнаты. Заседание наше
помирились, в 1864 — при похоронах одного из экспертов, именно А. В.
Дружинина. По время самой заупокойной обедни на Смоленском кладбище перед
раскрытым гробом журналиста произошло это примирение, которое, к
сожалению, все же не могло восстановить вполне прежних добрых их отношений.
Третий эпизод из жизни Тургенева касался уже весьма близкого к нему лица
— гр. Л. Н. Толстого, но об этом будет сказано ниже.
II
310
В мае 1860 я уехал за границу. Русским туристам должно быть известно
чувство, которое весной тянет их далеко от намеченных целей,— туда, где больше
солнца, где природа деятельнее и цветущее. Это случилось и со мной. Приехал я в
Берлин, посмотрел из гостиницы на чахоточную растительность его «Unter-den-Linden», съездил в голый, еще не распустившийся «Thiergarten» — и мною
овладела жажда тепла, света, простора: вместо Лондона и свидания с приятелями, я направился в северную Италию, где у меня никого не было. Этот внезапный
поворот вызвал гомерический хохот у Тургенева. Я получил от него уже в Женеве
письмо из Парижа, от 23 мая 1860. «Первое чувство,— пишет он,— по получении
вашего письма, милейший А., было удовольствие, но второе чувство разразилось
хохотом... Как? Этот человек, который мечтал только о том, как бы дорваться до
Англии, до Лондона, до тамошних приятелей, примчавшись в Берлин, скачет
сломя голову в Женеву и в северную Италию. Узнаю, узнаю ваш обычный
Kunstgriff» (прием, манера (нем.). Однако же, полагаю, что этот художнический
прием не составлял особенности моей природы, а скорее совпал с тем, что
постоянно происходило у моего наставника. В письме, только что приведенном, заключалось еще следующее: «Но увлеченный вашим примером, я также, вместо
того чтобы съездить в Англию до начала моего лечения, которое будет в Содене, возле Франкфурта, и начнется 15 июня, думаю, не катнуть ли мне в Женеву, которую я никогда не видел, не пожить ли недельки две с неким толстым
человеком — Пав. Ан.?. Итак, быть может и весьма вероятно, до скорого
свидания...»
Но в Женеву Тургенев и не думал ехать, и я, проживши понапрасну, в
ожидании его каждый день, целых две недели в скучном городе, выехал
наконец в Милан. Впрочем, я еще получил письмо от Тургенева из Парижа (3
июня 1860). Он извещал, что выезжает в Соден. «А я, проживши три недели в
Париже,— пишет он,— скачу завтра же в Соден. И вот вам мой план:
1. От 5 июня н. с. до 20 июля — я в Содене.
2. От 20 июля по 1 августа — я в Женеве, на озере 4-х Кантонов, на
вершинах Юнг-Фрау, где угодно.
3. От 1 августа по 20 августа — на острове Уайт.
4. От 20 августа по 1 сентября — у m-me Виардо, в Куртавнеле.
А там я живу — в Париже.
Изо всего вышеприведенного вы легко можете заключить, даже не будучи
Ньютоном или Вольтером, что наши планы могут слиться в одно прекрасное
целое и что ничего не помешает нам попорхать вместе от Женевы до Уайта.
Главное, надо будет списаться: я вам пришлю из Содена мой точный адрес».
Не успели еще остыть и чернила на этих строках, как план, так настойчиво
поставленный, потерпел крушение. Он изменился в сроках пребывания на
избранных местах, в выборе новых, в беспричинном упразднении старых
проектов, как поездки в Женеву например, и т. д. Все это увидим скоро. Теперь
же прилагаем окончание письма, тоже любопытное по портретам, в нем
заключающимся. Кстати, надо прибавить, что портреты Тургенева не имеют
ничего общего с тем родственным, неделимым сочетанием диффамации и
311
клеветы, какое свойственно памфлетам нашего времени, и никого оскорбить не
могут. Это только незлобивое, остроумно-критическое отношение к личностям, во что обратилась его старая привычка определять их карикатурой.
«Здесь появился (В. П.) Боткин, загорелый, здоровый, медом облитый, но не
без мгновенных вспышек раздражительности; так, он, зайдя ко мне, чуть не
прибил моего портного за то, что он хочет мне сделать пиджак с тальею; портной
трепетно извинялся, а Вас. Петр. with a wittering smile (с надменной улыбкой):
«Mais c'est une infamie, monsieur!» (Ведь это низость, государь мой!) Толстой и
Крузе здесь; здесь также и Марко Вовчок. Это прекрасное, умное, честное и
поэтическое существо, но зараженное страстью к самоистреблению: просто так
себя обработывает, что клочья летят!.. Она также намерена быть в августе на
Уайте. Наша коллегия будет так велика, что, право, не худо бы подумать, не
завоевать ли кстати этот остров? Кстати, если вы не отыскали, то отыщите в
Милане Кашпероват и поклонитесь ему от меня. Его легко сыскать — спросите в
музыкальных магазинах. Он отличный малый — и жена его милая и умная
женщина.