Литературные воспоминания
Шрифт:
утром ко мне и целый час говорил в кабинете о постоянном присутствии образа
Тургенева перед глазами его днем и особенно ночью, во сне, о том, что
воспоминания прошлого не дают ему, Некрасову, покоя и что пора кому-нибудь
взяться за их примирение и тем покончить эту безобразную (так он выразился) ссору [406]. Но Тургенев уже не походил на человека, с которым легко
помириться по слову постороннего, третьего лица. Когда я передал ему в письме
весь происходивший
выходку против него в «Современнике» и более не заикался о предмете. Говоря
вообще, никто яснее Некрасова не видел собственных проступков и прегрешений
и никто не следовал так постоянно по раз выбранному пути, хотя бы и
осуждаемому его совестью. Это была странная настойчивость, которую подчас он
старался искупить великодушием и готовностью на многочисленные жертвы.
Можно сказать, что он всю жизнь состоял под настоятельной потребностью
самоочищения и искупления, не исправляясь от грехов, в которых горячо каялся.
Примирение между врагами произошло только тогда, когда Некрасов уже одной
ногой стоял в гробу.
Второй эпизод из жизни Тургенева, немало огорчавший его, относится к
тому же времени — литературное недоразумение с романистом-художником
Иваном Александровичем Гончаровым — не заслуживал бы и рассказа, если бы
не авторитетные имена обоих участников этого спора. Впрочем, мы ограничимся
только передачей третейского суда, потребованного Тургеневым, который во всем
этом деле усмотрел намерение объявить успех «Дворянского гнезда» и
«Накануне» приобретенным неправильно. Дело, без сомнения раздутое
услужливыми приятелями, заключалось в следующем. По возвращении из
кругосветного своего путешествия или даже и ранее того И. А. Гончаров прочел
некоторую часть изготовленного им романа «Обрыв» Тургеневу и рассказал ему
содержание этого произведения. При появлении «Дворянского гнезда» Тургенев
был удивлен, услыхав, что автор романа, который впоследствии явился под
заглавием «Обрыв», находит поразительное сходство сюжетов между романом и
его собственным замыслом, что он и выразил Тургеневу лично. Тургенев в ответ
на это, согласно с указанием И. А. Гончарова, выключил из своего романа одно
место, напоминавшее какую-то подробность — и «я успокоился»,— прибавляет
И. А. Гончаров в объяснительном письме к Тургеневу. С появлением «Накануне»
произошло то же самое. Прочитав страниц 30 или 40 из романа, как говорится в
письме И. А. к Тургеневу от 3 марта 1860 года, он выражает сочувствие автору:
«Мне очень весело признать в вас смелого и колоссального артиста».—
он, но вместе с тем письмо заключало в себе и следующее:
«Как в человеке ценю в вас одну благородную черту — это то радушие и
снисходительность, пристальное внимание, с которым вы выслушиваете
309
сочинения других, и, между прочим, недавно выслушали и расхвалили мой
ничтожный отрывок все из того же романа, который был вам рассказан уже давно, в программе». Вслед за письмом стали распространяться и расти в Петербурге
слухи, что оба романа Тургенева суть не более как плагиат неизданной повести
Ивана Александровича. Эти слухи, разумеется, скоро дошли до обоих авторов, и
на этот раз Тургенев потребовал третейского суда. И. А. Гончаров соглашался
подчиниться приговору такого суда на одном условии, чтобы суд не обратился к
следственной процедуре, так как в последнем случае юридических доказательств
не существует ни у одной из обеих сторон, и чтобы судьи выразили свое мнение
только по вопросу, признают ли они за ним, Гончаровым, право на сомнение, которое может зародиться и от внешнего, поверхностного сходства произведений
и помешать автору свободно разработывать свой роман. На одно замечание
Тургенева Гончаров отвечал с достоинством: «На ваше предположение, что меня
беспокоят ваши успехи — позвольте улыбнуться, и только». Эксперты, после
выбора их, собрались наконец 29 марта 1860 в квартире И. А. Гончарова — это
были: С. С. Дудышкин, А. В. Дружинин и П. В. Анненков — люди,
сочувствовавшие одинаково обеим сторонам и ничего так не желавшие, как
уничтожить и самый предлог к нарушению добрых отношений между лицами, имевшими одинаковое право на уважение к их авторитетному имени. После
изложения дела, обмена добавлений сторонами замечания экспертов все
сводились к одному знаменателю. Произведения Тургенева и Гончарова как
возникшие на одной и той же русской почве должны были тем самым иметь
несколько схожих положений, случайно совпадать в некоторых мыслях и
выражениях, что оправдывает и извиняет обе стороны. И. А. Гончаров, казалось, остался доволен этим решением экспертов. Не то, однако же, случилось с
Тургеневым. Лицо его покрылось болезненной бледностью; он пересел на кресло
и дрожащим от волнения голосом произнес следующее. Я помню каждое его
слово, как и выражение его физиономии, ибо никогда не видел его в таком
возбужденном состоянии. «Дело наше с вами, Иван Александрович, теперь
кончено; но я позволю себе прибавить к нему одно последнее слово. Дружеские