Литературные воспоминания

Анненков Павел Васильевич

докторов нет... Я не теряю надежды хоть к 20 ноября быть в Петербурге— и

тогда, разумеется, по примеру «Дворянского гнезда», первый прочтете мою

повесть — вы. Я теперь не имею никакого суждения о том, что я произвел на свет: кажется, эротического много. Шатобрианом пахнет... Коли не выгорело, брошу—

не без сожаления, но с решительностью. Теперь уже нельзя... в грязь садиться: это

позволительно только до 30 лет...

А я теперь занят общим пересаживанием крестьян на оброк. Дядя—спасибо

ему!—не

потерял времени, размежевался и переселил крестьян, так что они

теперь сами по себе, и я сам по себе. Оброк назначался по 3 руб. сер. с десятины, разумеется безо всяких других повинностей. Но леса истребляются страшно—все

продают, пока их не раскрали.

Скучно мне, любезный П. В., не быть в Петербурге. Сидел бы в своей

комнате, у Вебера, а то здесь живого лица не увидишь. Надо терпеть — а кисло.

305

Толстой был у меня недели две тому назад, но мы с ним не ладим — хоть

ты что! Впрочем, вы, вероятно, имеете о нем известия.

Прощайте... Жму вам крепко руку и кланяюсь всем приятелям. Преданный

вам И. Т.».

Постоянные пикировки между Тургеневым и Толстым привели их обоих

чуть не к формальному обмену пулями, о чем будем говорить скоро. Теперь же

мы видим, что, по мысли Тургенева, разрыв с «Современником» был

окончательный, и произошел он из намерения его раз навсегда высвободиться из

кабалы, в которую попал и которая продолжалась долее, чем можно было терпеть, чего Некрасов, с своей стороны, никак не хотел понять [397].

Но оставалась еще публика. С ней надо было обращаться осмотрительнее. В

последнее время «Современник», благодаря искусству своей редакции, получил

громадное влияние и распространение. По голосу его уже с 1858 года стали

формироваться в литературе мнения и убеждения, которые следовало беречь и не

возмущать никаким подобием мелкого расчета. Все шло по-прежнему тихо и

прилично. Знаменитая, более остроумная и блестящая, чем неотразимо

убедительная речь Тургенева «Гамлет и Дон-Кихот», сказанная им в январе 1860

года на вечере литературного фонда, явилась, по обыкновению, на страницах

«Современника» [398]. Почти вслед за нею Тургенев еще побывал в Москве, повторив свою речь тоже на вечере литературного фонда; добился еще для А. Н.

Островского позволения публично прочесть отрывок из комедии «Свои люди —

сочтемся», которая много возмущала петербургскую цензуру и дозволена была

московскою без особого затруднения. Тургенев выслал в комитет литературного

фонда, как результат устроенного им чтения, 1220 р. 50 к., прибавляя: «Комитет

должен быть доволен мною». По возвращении в Петербург он прожил еще там до

мая месяца и уехал, как назначал сам, сперва

в Париж. Русская переписка наша

тоже прекратилась или перешла на иностранную почву, ибо спустя месяц и я

уехал в Италию. Между тем приближалось для «Современника» время подписки, и являлась необходимость объяснять читателям, почему один из четырех главных

сотрудников журнала удалился вовсе из редакции. Надо было подготовить умы к

известию о разрыве, и дело началось издалека запоздалым разбором «Рудина», поразившим и огорчившим автора романа. Я убедился в этом из парижского

письма Тургенева, полученного в Петербурге 8 октября 1860 года, когда я уже

опять был дома. Письмо гласило:

«Париж. 12 октября н. с., 1860.

...Скажу вам несколько слов о себе. Я нанял квартиру в Rue de Rivoli, 210, и

поселился там с моей дочкой и прекраснейшей англичанкой-старушкой, которую

бог помог мне найти. Намерен работать изо всех сил. План моей новой повести

готов до малейших подробностей — и я жажду за нее приняться [399]. Что-то

выйдет—не знаю, но Боткин, который находится здесь... весьма одобряет мысль, которая положена в основание. Хотелось бы кончить эту штуку к весне, к апрелю

месяцу, и самому привезти ее в Россию. «Век» должен считать меня в числе своих

306

серьезнейших неизменных сотрудников. Пожалуйста, пришлите мне программу, а

я в свободные часы от моей большой работы буду писать небольшие статейки, которые постараюсь делать как можно интереснее [400].

Спасибо, батюшка, за книги... И за 40 руб., данных беспутному

двоюродному братцу,—благодарю. «За все, за все тебя благодарю я». Этот

сумасшедший брандахлыст, прозванный у нас в губернии Шамилем, прожил в

одно мгновение очень порядочное имение, был монахом, цыганом, армейским

офицером, а теперь, кажется, посвятил себя ремеслу пьяницы и попрошайки (см.

рассказ Тургенева от 1881 года «Отчаянный»). Я написал дяде, чтобы он призрел

этого беспутного шута в Спасском. Что же касается до 100 р. сер., пусть вам

заплатят издатели «Века», а я им это заслужу ранее месяца.

Сообщите прилагаемую записку Ив. Ив. Панаеву. Если бы он хотел узнать

настоящую причину моего нежелания быть более сотрудником «Современника», попросите его прочесть в июньской книжке нынешнего года, в «Современном

обозрении», стр. 240, 3-я строка сверху, пассаж, где г. Добролюбов обвиняет

меня, что я преднамеренно из Рудина сделал карикатуру, для того чтобы

понравиться моим богатым литературным друзьям, в глазах которых всякий

бедняк мерзавец. Это уже слишком—и быть участником в подобном журнале уже