Литературоведческий журнал №41 / 2017

Коллектив авторов

Ключевые слова: катастрофа 1917 г., идолопоклонники, «русская идея», развитие России, православие, духовная цивилизация.

Kurabtsev V.L. 1917 year: Breach in the future or disaster?

Summary. The ontological aspects of the events of 1917 year are treated in the article. The loss of Christian valuables in Russia and substantial events in the USSR came as spiritual disaster. The atheist and immoral valuables prevailed after 1917 year. The article also indicates the necessity of Christian rethinking of accepted values in Russia.

С

лязгом, скрипом, визгом опускается над Русскою Историею железный занавес [19, 427]. В.В. Розанов. Апокалипсис нашего времени Он сказал: довольно полнозвучья, – Ты напрасно Моцарта любил: Наступает глухота паучья, Здесь провал сильнее наших сил. О. Мандельштам

Мы почти все в трагическом 1917-м провалились. По словам И.А. Ильина, это «бедствие» «равновелико по своей глубине и по своим последствиям разве только татарскому погрому, хотя развертывается в совершенно иных формах. Как тогда, так и теперь дело идет о самом бытии России, об ее исторической судьбе, о субстанции ее духа» [10, 294].

Мы почти все в трагическом 1917-м оказались нечисты. «Нечистый, – т.е. имеющий вражду к ближнему, или ненависть, или зависть, или осуждение» [6, 337].

Была и вражда, особенно обездоленных к «буржуям». Была и ненависть, разжигаемая революционерами. Была и зависть – к образованным и богатым людям. Было и осуждение – к тем, кто «несправедливо» правил или служил «несуществующему» Богу. Немудрено, что мы соблазнились новым проектом «Царства Небесного» на Земле, ища Правды, Справедливости, Лучшего и доверяя яростным обличителям неправды Российской империи. Доверяя тем, кто потакал исконной «русской жажде абсолютного» (Н.А. Бердяев).

И мало кто понимал, что интернационализм – скорее утопическая иллюзия, особенно в условиях войны; что коммунистический гуманизм – это «крайний антиперсонализм», с отрицанием духовности и свободы личности (Бердяев). А безбрежный коммунистический нигилизм (отрицание Бога, общечеловеческой морали, частной собственности на средства производства, национальных чувств и др.) потребует массовых расстрелов, насилий, концлагерей; настоящей социальной войны и настоящего геноцида по социально-сословным и идеологическим признакам.

Нечистота накапливалась, прежде всего, в разночинной интеллигенции. Еще в начале XIX в. просвещенный поэт А.С. Пушкин мог позволить себе написать вот такие строки (подобное писал в ХХ в. Демьян Бедный):

Мы добрых граждан позабавим И у позорного столпа Кишкой последнего попа Последнего царя удавим [19, 348].

И они вряд ли проходили незамеченными в умах читающей публики, в умах интеллигенции, в умах русской элиты. Для Пушкина (автора также «Гаврилиады» – об архангеле Гаврииле как «любовнике» девы Марии) и для многих интеллигентов эта православно-антиправославная раздвоенность была едва ли не нормой. Она вырастала, как написал С. Нилус в начале ХХ в., «из того душевного язычества, которым в наши времена так глубоко, почти с пеленок, заражен так называемый «интеллигентный» слой русского общества» [15, 44–45].

И эти душевно-языческие интеллигенты приходили в организации (народовольцы, РСДРП, эсеры), сражавшиеся за «счастье народа». Все они были жителями «интеллигентского города Безумие, интеллигентского города Высокомерие, интеллигентского города Нигилизм, интеллигентского города Самомнение, интеллигентского города Страсть» [2, 4]. Эти «горожане», в ситуации несовершенной реализации мещанского благополучия в России и острой бифуркации 1914–1917 гг., нашли «новый священный текст».

«Писание» было неотразимым: всемирная коммунистическая революция; тотальное освобождение пролетариата и беднейших слоев; всеобщая справедливость, равноправие, счастливая жизнь с переходом в «светлое будущее». И Россия в этом «тексте» «прочла свою судьбу» [17, 100]. Но многим эта судьба была навязана, причем с неотвратимой жестокостью. Можно было только или без надежды сопротивляться, или эмигрировать, или пристраиваться к новому порядку (если ты не запятнан ненародным происхождением или борьбой с новой властью).

Как написал архимандрит Иоанн (Крестьянкин), «высшая степень овладения нами помыслом именуется страстью» [1, 203]. То есть душа, подогреваемая бесовской силой, «воспламеняется» неким помыслом не от Бога и начинает свою страстную душевную «агрессию против духа» [1, 93]. И уже не заповеди Божьи важнее, а какая-либо «единственно научная» мысль, свежая идея, «нужная» идеология. Наука успешна и эффективна, а следование заповедям – малопонятно, и эффективность его (особенно небесная или трансцендентная) сомнительна.