Литературоведческий журнал №41 / 2017
Шрифт:
Опустился тяжелый занавес над династиями Рюриковичей и Романовых (так, что даже в советских учебниках по истории о них говорилось немного и искаженно), над родовитыми дворянскими семьями, над многими гениальными и талантливыми людьми, над русским офицерством и героями Первой мировой войны, над старым русским православием и другими конфессиями, над русской моралью, историей, ценностями. Может быть даже, что закончилась не только Русская История, но и Русская Идея (православная, по своей сути). Или она очень сильно трансформировалась.
Согласно мнению А.С. Панарина, «в советский строй» была «втайне вмонтирована… русская идея» [16, 675]. Панарин во многом парадоксально прав, потому что Империя перешла из рук в руки
Н.А. Бердяев эту связь обозначил в следующих словах: «Русский коммунизм… есть деформация русской идеи… принявшей в атмосфере войны и разложения уродливые формы» [3, 126]. Он связан с русскими традициями, причем «не только хорошими, но и очень плохими» [3, 126]. К числу плохих традиций Бердяев относил установку на тоталитарное объяснение всего и вся. Если в России увлекались гегельянством, то оно тут же делалось «тоталитарной системой мысли и жизни, охватывающей решительно все» [3, 24].
Бифуркации 1917 г. способствовали темные традиции народнической борьбы с использованием террора; обычное неприятие буржуазного успеха; традиционная антиномия жестокости и сострадания в душе русского человека и другое. Н.А. Бердяев вряд ли ошибся, говоря, что русский народ весьма противоречив: «жестокий и необычайно человечный, склонный причинять страдания и до болезненности сострадательный» [3, 15].
И победил Октябрь 1917-го – масштабный тектонический сдвиг. Нечто неотвратимое и ужасное – для многих граждан России, для России. Такого же масштаба сдвиг произошел, вероятно, и в 1991 г. (как отрицание отрицания). Началась социальная война (с миллионами погибших).
И явился, как пишет Бердяев, новый «антропологический тип», новые отношения, новая мощная жизнедеятельность. Рождалась тоталитарная Советская Сверхдержава, с ее «абсолютным деспотизмом обмирщенности» [9, 141], с безбрежной государственной монополией и абсолютной властью Политбюро ЦК ВКП(б) или КПСС.
Как полагал Г.В. Флоровский, еще со времен европеизации Петра Великого «русская душа… растягивается в напряжении между… церковным и мирским» [18, 83]. Выбор из этой антиномии чего-либо одного всегда означал для России какие-либо существенные потери. Чрезмерный акцент на духовном ослаблял материальную культуру, а чрезмерный акцент на мирском (как у советских коммунистов) производил духовные опустошения и в конце концов приводил страну к погибели. То же, как правило, наблюдалось у отдельного человека нашей цивилизации. СССР выбрал исключительно мирское. И в том числе поэтому проиграл. В России оптимально всегда находить меру между Русью Святой и Русью Культурной.
Однако Бердяев отметил не только негативные стороны масштабных событий: «Большевистская революция путем страшных насилий освободила народные массы, призвала их к исторической активности (курсив наш. – В. К.), в этом ее значение» [3, 12]. Бердяев также определил советскую философию как «философию социального титанизма» [3, 123], причем коллективистского. Русскому коммунизму, согласно его мнению (30-е годы), свойствен «исключительный актуализм и динамизм». Судя по теоретической и практической работе, решимости В.И. Ленина, И.В. Сталина, многих крупных коммунистов, с этим можно согласиться.
Бердяев уверен, что благодаря революции «в русском народе обнаружилась огромная витальная сила, которой раньше не давали возможности обнаружиться. При этом естественно произошло понижение уровня культуры, ибо высокая культура всегда создается путем качественного отбора и в сравнительно узком кругу элиты» [3, 112].
Однако заметим, что «витальная сила» проявлялась почти всегда в русской истории и культуре, иначе бы не состоялась и сама Русская цивилизация, тем более после пробуждения национального самосознания в XIX в. А что касается высокой культуры, то тут тоже необходимо посмотреть антиномически: развитие музыкального и живописного искусства не понизилось, развитие киноискусства пошло более интенсивно, развитие науки, техники, промышленности в целом, – вероятно, пошло более интенсивно. Пострадала философия, богословие, изучение и знание древних и европейских языков, традиционная этика, гуманитарные науки, гуманитарное образование и другое. Некоторые науки, как известно, вместе с их адептами были репрессированы (генетика, кибернетика и др.).
Большевики сумели пробудить в отпавших от Бога (и, вероятно, в том числе православных) людях сильные страсти и надежды, связанные, прежде всего, с новой русской ценностью и дорогой – коммунизмом. Не надуман политический и трудовой энтузиазм в СССР; великая энергетика побед над гитлеровской Германией, Японией, другими противниками. Похожее, но в связи с верой в господство арийской расы и тысячелетнего рейха, произошло с немцами в гитлеровской Германии. Как полагал преп. Исихий, пресвитер Иерусалимский (V в.), бесы уводят нас «всегда лживым мечтанием» [7, 182] (курсив наш. – В. К.).
Большевики нашли нечто в русском сердце (в том числе с помощью возбуждения «лживого мечтания»), и переключили его с режима упования, пусть и частичного, на православную веру в режим социального «пламенного мотора», причем с крайним насилием и жестокостью по отношению к колеблющимся и «социально чуждым». И Россия отправилась уже не к Царству Святого, а скорее, к «царству» лукавого.
Новые герои как бы не были инородными пришельцами: крупнейших большевиков, включая Ленина, Бердяев назвал, вероятно ошибочно, «типически русскими людьми». Но эти «типически русские люди» повели себя как невиданные палачи и не останавливались ни перед чем, следуя своим идеям. Например, В.И. Ульянов-Ленин написал: «Провести беспощадный массовый террор против… попов» [11, 54]. И решительно реализовывал вместе с «товарищами» подобные масштабные изуверские проекты. Потрясают, в частности, массовые расстрелы священнослужителей на Бутовском полигоне Москвы. Есть ли им оправдание? Или их нужно не замечать, вспоминая достижения СССР?
Большевиков вел яростный антихристианский морализм (демонофания), мощно проистекавший из веры в народ, пролетариат и коммунистическую идеологию; вело яростно-энергийное (деятельностное) начало. Не о них ли сказал св. Иоанн Кронштадтский: «У человека страстного и совесть грешная, и свобода растленная, а у иного – и совсем сожженная» [21, 373]? «Добро» такого человека с легкостью может оказаться на удивление страшным злодейством.
Демонофаническая беспощадность с легкостью утвердилась в стране, отмеченной как православная. И вряд ли ошибся Г.В. Флоровский, написавший парадоксально пугающие слова о русском народе: «В революции открылась жесткая и жуткая правда о русской душе, открылась вся эта бездна неверности и давнего отпадения, и одержимости, и порчи. Отравлена, и взбудоражена, и надорвана русская душа. И эту душу, одержимую и зачарованную, растревоженную злым сомнением и обманом, исцелить и укрепить можно только… светом Христова разума» [18, 516]. Но, как оказалось, со светом Божьего разума опоздали и проиграли, – новый порядок утвердился на 74 года.