Loving Longest 2
Шрифт:
— Но ведь это мог быть и сам Мелькор, — сказал тихо Гватрен.
— Нет, мой милый, это вряд ли, — рассмеялся Саурон, — но видишь ли, Мелькор может быть удивительно привлекательным, когда принимает облик невинного юноши, только вступающего в жизнь. Я думаю, что этот герой-любовник из погреба как раз вкусил таких радостей в его обществе, а потом, когда наш владыка нашёл себе другую игрушку, он почувствовал себя одиноко. Ну ладно, Андвир — буду называть тебя «Андвир», ты уж не обижайся — отдохни, приди в себя, а там, может быть, у меня найдётся для тебя поручение… как для Андвира. И будет ещё несколько
Когда Саурон вышел, Гватрен вдруг схватил со стола Натрона клубок ниток и швырнул эльфу-Андвиру, воскликнув:
— Mana i 'oma? (Что такое гласный звук?)
Тот инстинктивным движением мгновенно перехватил его и ответил:
— Lerina th'ule (свободное дыхание).
— Если ты хочешь продолжать выдавать себя за спутника Финголфина, — сказал Гватрен, — то научись никогда не выговаривать th на месте s. Lerina s'ul"e, и никак иначе. Не спорю, во время разговора с Майроном ты держался хорошо, но ты всё-таки можешь сбиться.
— А в чём дело-то? — спросил Натрон. — Я и сам говорю так же.
— Натрон, — ответил Гватрен, — ты говоришь так, потому что ты Перворожденный и все эльфы вначале так говорили. Хорошо известно, что в Валиноре почти все квенди стали вместо th выговаривать s, и только Феанор и его приближённые продолжали упорно произносить th во всех этих словах. Я не знаю, что он тут наплёл, но это нолдо из дома Феанора.
— Ты-то откуда знаешь? — злобно спросил эльф-Андвир. — Почему это ты, синда и прислужник Моргота, задаёшь мне вопросы из нолдорской азбуки?
— Все квенди слышали о Феаноре, — сказал Гватрен. — И если твоя фэа действительно покинула тело пятьсот лет назад, то тебе следует знать, что хотя на квенья здесь уже почти никто не говорит, по книгам мудреца Румиля учатся по всему Средиземью не только нолдор.
— Феанор что, был совсем ненормальный? — пожал плечами Натрон. — Зачем говорить не как все? Тебя же не будут понимать.
— Феанор хотел, чтобы его мать называли Мириэль Therind"e, «Вышивальщица» - так, как её называли при жизни, — пояснил Гватрен, — а не Serind"e.
— Подумаешь, «вышивальщицу» нашли, — буркнул Натрон. — Это я эту Мириэль научил всему, что она знала. Все нолдо сумасшедшие — и Феанор, что вцепился в это th, как собака, и остальные — что ни с того, ни с сего стали говорить по-другому. Да нет, я его понимаю, конечно, — ведь я сам, если выполнял заказы нолдорских князей, подписывался своим собственным именем — Холлен, а то «Насрон» и мне не очень нравится…
— Послушай, ты, — обратился Гватрен к эльфу-Андвиру, хлопнув рукой по столу. — Я очень хочу знать, зачем ты рассказал всю эту чушь про изнасилование в подвале Майрону, если ты явно не Алдамир. Откуда ты всё это взял?!
Натрон встал и выдернул клубок из рук «Андвира».
— Сиди, жди здесь, — сказал он ему. — Гватрен, выйдем, поговорим. — Он указал приятелю жестом на дверь в дальнем углу зала.
Они подошли к двери, и Гватрен сказал:
— Почему я должен тебе верить?.. Послушай, если со мной что-то случится, тебе не поздоровится.
— У меня нет дурных
— Считаю, — сказал Гватрен. — Я думаю, мало кто стал бы ухаживать за мной и лечить меня, как ты. Даже хотя это тебе приказал Майрон после того, как я побывал в его подземельях, ты делал это, как друг.
— Пойдём, — сказал Натрон.
Они шли вниз через толщу скал; ниже, после пластов серого гранита, вокруг них начали вспыхивать странные светящиеся кристаллы; камень стал алым, синим, фиолетовым; иногда среди скал словно бы переливались маленькие зеркальца. Двое эльфов, наконец, пришли в крошечную комнату с фиолетово-голубыми стенами; на одной из стен были странные, чуть светящиеся перламутровой голубизной, узоры — спирали, змейки, линии, звёздочки: они словно бы метались по поверхности, бежали в разные стороны, как будто бы тот, кто начертал их, отчаянно пытался выразить нечто невыразимое.
Ни одно слово из сказанного в этом помещении не могло достичь никого — ни Мелькора, ни Манвэ, ни Варды — разве что только самого Эру Илуватара. Майрон уже неоднократно в этом убедился и иногда использовал комнату для того, чтобы давать инструкции ближайшим приближённым. Как-то Майрон объяснил Гватрену, что стены комнаты — это обломки великого светильника Валар, Иллуина, построенного задолго до появления и эльфов, и людей. Знаки на стенах представляли собой письменность, которой пользовались сами Валар, и которая, как признался Майрон, была неизвестна даже ему, хотя, конечно, он говорил на валарине — языке Валар. В такие минуты голос Майрона резко менялся: Натрону становилось очень страшно, а Гватрену в этом голосе что-то казалось очень странным, неправильным — он никак не мог понять, что.
— Послушай, Гватрен, — сказал Натрон, присаживаясь на камень и ставя рядом фонарь, — это я подучил его, что говорить Майрону. Я не знаю, кто он — наверное, действительно нолдо из свиты Феанора — но всё эту историю про праздник и про погреб ему рассказал я.
— Зачем ты выдумал такое?
— Я не выдумал, — ответил Натрон. — Я услышал это от Пенлода.
— В смысле?! — удивился Гватрен. — Всё это случилось с Пенлодом?
— Нет-нет, — отмахнулся Натрон. — Это действительно произошло с этим Алдамиром, только Алдамир рассказал это Пенлоду, а Пенлод — мне.
— Ничего не понимаю, — развёл руками Гватрен.
— Видишь ли, — с трудом начал Натрон, — понимаешь… когда я тогда был с Пенлодом… я его спросил, в первый ли раз это для него. Пенлод ответил — «почти». Я спросил, как это — «почти». Он сказал, что был один такой, кто очень сильно к нему приставал, и только немного не довёл дело до конца. Я, конечно, удивился, и спросил, неужели среди нолдор это дело в обычае. Пенлод сказал, что, конечно, не в обычае, но всё бывает, и что у него был знакомый, над которым надругались ещё до ухода нолдор из Амана. И рассказал мне всю эту историю с Алдамиром, поскольку этот Алдамир ему пожаловался. Сам Пенлод, когда к нему пристали, не был пьян и не спал, и он прекрасно знает, кто это был, но мне сам он этого не сказал, а я не стал выспрашивать.