Loving Longest 2

sindefara

Идриль похолодела от ужаса и выронила кусок хлеба на землю; бывший пленник подобрал его и спрятал.

— Кому же ты ещё скажешь, — шепнула она, положив руку ему на лоб, как собственному сыну, если бы тот плакал от боли или страха. — Плохо ведь, когда некому рассказать о самом плохом.

— Да… — он неловко вытер слёзы рукавом. — Это ведь и не самое плохое… Говорят — да что там «говорят», я сам одного такого видел — что некоторых пленных… Гортаур что-то такое делал с их телами, так, что они вынуждены были вынашивать и рожать детей, как женщины. Но меня только опозорили… потом несколько раз перепродавали. Какая-то

аданет сжалилась надо мной и сделала вид, что забыла запереть дверь в сарае, где меня держали. Я не должен был вам говорить…

— Всё позади, — сказала она ему.

Идриль вынесла ещё еды и написала письмо к Гил-Галаду и Кирдану с просьбой приютить его, если это возможно.

В первые два-три года после бегства из Гондолина Идриль часто снился огонь, горящие деревья и падающие колонны (в её сне это всё происходило беззвучно); она видела, как сгибается и падает раненый Пенлод, как жутко стелется и пахнет тяжёлый пар из фонтанов; она понимала, что сейчас увидит гибель отца — и заставляла себя просыпаться. Шло время, сны стали реже; но теперь, после разговора с беглецом, она стала засыпать с трудом. Её мучила мысль не о гибели Тургона, а о том, что он мог какое-то время ещё быть жив; она всё время представляла себе, как он лежит на земле — изломанный, искалеченный — и беспомощно смотрит на мучителей своими большими серыми глазами.

Родители Гилфанона действительно сходили с ума.

— Что ты наделал, Пенлод? Что ты наделал? Зачем ты отдал его им? Они не отпустят его! — закричал Тургон, когда Пенлод путано, видя, что Тургон выходит из себя, объяснил, где их сын.

— Туринкэ, но ведь Пенголод мне обещал… — сказал Пенлод.

— Они не отпустят его. Они в лучшем случае не захотят отдавать его тебе; в худшем — его бросят в темницу, как пособника Моргота. Моё дитя заберут… моё дитя заберут, Пенлод!

Пенлод привык за это время к почти прежнему, спокойному и уравновешенному Тургону, слушался его и почти всегда с ним соглашался, и сейчас, видя, как тот почти обезумел от страха за сына, совсем растерялся. Пенлод попытался его обнять, но тот встал и отошёл в сторону, прислонившись к дереву.

Все эти бесконечные часы он был вынужден видеть, как Тургон мечется: то прислушиваясь, то садясь на землю и затыкая уши; два раза он даже вышел на дорогу. И, конечно, Тургон много раз принимался его бранить — один раз настолько вышел из себя, что даже ударил. Пенлод ничего не отвечал — он сам глубоко чувствовал свою вину. Он так гордился Гилфаноном, так хотел похвалиться им перед Пенголодом, может быть, и перед другими бывшими друзьями, что совсем забыл об осторожности.

… Пенлод смотрел ему в лицо, но не видел его выражения: Тургон стоял против солнца, и его длинная тень доходила до Пенлода и падала куда-то ему за спину.

— Ты сказал — до захода солнца, Пенлод. Где он?

— Ну давай подождём, пожалуйста, — ответил Пенлод.

Теперь он и сам уже не в силах был смотреть по сторонам; он сидел, уткнувшись лицом в колени. Потом, подняв голову, увидел, что уже почти стемнело.

— Ты хоть понимаешь, что мы из-за тебя потеряли нашего сына? — жестоко сказал ему Тургон.

Пенлод не выдержал и безудержно разрыдался.

— Я не понимаю; да, я не понимаю, да, прости! Я люблю его, я его погубил!.. — Он схватил Тургона за руку — не для того, чтобы удержать его от пощёчины, а потому, что боялся,

что тот уйдёт.

Тургон обнял его; несколько минут они пробыли так, вцепившись друг в друга. Пенлод, наконец, нашёл в себе силы сказать:

— Давай… давай хотя бы подождём до утра, Туринкэ. Я всё-таки надеюсь…

— Нет, — ответил Тургон. — Мы отсюда сейчас уйдём. Если они не отпустили Гилфанона, не исключено, что и нас могут схватить и бросить за решётку.

— Неужели ты думаешь, что твоя дочь…

— Меня тем более не пощадят. Собирай вещи и туши костёр.

Пенлод встал и подошёл к тропинке, ведущей к дороге; он замер — вдали он увидел свет и услышал стук копыт.

— Я посмотрю, — сказал он и бросился к дороге.

Пенлод схватил Гилфанона в объятия, едва только они остановились; подросток не успел даже спрыгнуть с коня и нога у него осталась в стремени и чуть не вывихнулась.

— Да что ты делаешь, твоя мать просто вне себя! — воскликнул Пенлод.

— Дядя, прости, пожалуйста! — сказал Пенголод. — Это всё я виноват. Хотел с ним поговорить… показать ему больше книг. Я ему дал три книги с собой… хотя я не подумал, вам будет тяжело их нести…

— Ладно, вернулся — и хорошо, — сказал Пенлод. — Спасибо тебе, Пенголод, но теперь оставь нас скорее, пожалуйста.

Идриль тайно последовала за Пенголодом. Несмотря на уговоры, она оставила своего слугу у дорожной развилки, оставила коня и дальше пошла пешком — она догадывалась, что тут недалеко. Она тихо, пригнувшись, пробежала по дороге в своих мягких сапожках; услышав, что Пенголод возвращается, спряталась, потом поспешила дальше.

Идриль корила себя за глупое любопытство. Но она говорила себе: может быть, несчастной матери Гилфанона, изуродованной пытками, обречённой на одиночество, нужно женское участие? Может быть, она всё-таки захочет поговорить с ней, Идриль, после того, как та по-доброму отнеслась к её сыну?

Но в её сердце были и гораздо более грустные и страшные мысли. Они вынуждены были вынашивать и рожать детей — звучало у неё в голове. Пленник, переживший подобное, должен ещё больше страшиться быть отвергнутым…

Идриль остановилась; из-за деревьев она увидела слабый отсвет костра и услышала голоса; она стала медленно, бочком, идти по тропинке туда, где был свет. Может быть, они заметили бы её приближение, если бы не были так взволнованы. Она увидела Пенлода, который продолжал прижимать к себе сына — и увидела со спины такую знакомую, столь же высокую фигуру, и услышала любимый голос, который уже не ожидала услышать.

Но первой её мыслью всё-таки было — «бедный Гилфанон, да ему хоть сквозь землю провалиться!».

Тургон выговаривал ему, как он обычно это делал — нудно, однообразно и тяжело:

—… Допустим, что твой кузен Пенголод оказался так расположен к тебе с первой встречи, что действительно хотел пообщаться с тобой как можно дольше, но всё же нельзя приучать себя злоупотреблять вниманием других, даже если речь идёт о твоих близких родственниках. Как правило, следует вежливо отказываться от подобных приглашений, тем более, что твой кузен, собственно, не является хозяином в доме, в который он тебя пригласил, и насколько я понимаю из твоего рассказа, госпожа Идриль отнюдь не распространяла свою любезность к тебе так далеко, чтобы пригласить тебя остаться на ночь и вообще чтобы задерживаться в её доме настолько…