Ложь
Шрифт:
– Гудник?.. У месье Сан Тельмо есть гудник в Погто-Нуэво?..
– Половина рудника, но, в последний раз он получил плохие известия…
– Очень стганно. В последнее вгемя я слышал газговогы о богатейших местогождениях на нескольких золотых гудниках, неподалеку от Погто-Нуэво. Этот кгай фантастически богат, но он не место для женщин, да и для большей части мужчин тоже. Я пгиехал сюда, потому что меня соблазнили легенды о богатстве, но пгедпочел остаться в Куябе, стал владельцем отеля и спас свою шкугу… А вот и Ваш кофе… Позвольте, я сам подам
Вероника невольно улыбнулась: этот румяный,веселый, добродушный и галантный человек показался ей спустившимся с небес ангелом перед мрачными вратами в сельву…
– Естественно, я приглашаю Вас, друг мой… Сколько Вам кусочков?
– Сколько пожелаете.
– Вы – сама галантность.
– О, нет, пгосто я увеген, что Вы из тех женщин, котогым точно известно, сколько кусочков нужно положить.
– Вот в этом Вы заблуждаетесь.
– Возможно, Вы даете слишком много нежности, страсти и пылкости тому, кого безмегно любите?
– Откуда Вам это известно, месье Бело? Вы волшебник?
– Посмотгите на меня, я уже седой... Я достаточно пожил на этом свете, мадам Сан Тельмо, и повидал немало мужчин и женщин, потому и осмелился утвегждать с пегвой секунды, что Вы – исключительное создание.
– Деметрио! – удивилась Вероника, заметив в дверях неслышно подкравшегося мужа. Сан Тельмо тщетно силился улыбнуться крепко стиснутыми губами, то и дело переводя взгляд то на красивое, бледное лицо Вероники, то на румяные щеки месье Бело.
Бело поднялся, проявляя все свое умение светского человека.
– Ну вот, мадам, видите, месье Сан Тельмо уже здесь. Я же говогил Вам, что он не задегжится надолго. Пегеговогы с туземцами обычно очень кгатки, – Бело поднялся и, повернувшись к Деметрио, по-светски ловко и непринужденно пояснил. – Ваша жена боялась, что Вы задегжитесь надолго.
– Моя жена никогда не была трусихой, да и отель “Сан Педро” я считаю вполне безопасным заведением.
– Вне всякого сомнения, и я пгишел, чтобы завегить в этом мадам Сан Тельмо, а заодно пгедложить ей чашечку кофе по рецепту Мату-Ггосу. Вы так быстго увели свою жену, что она не успела выпить кофе, сидя за столом.
– Я думал, что мы уже распрощались в зале, пожелав друг другу спокойной ночи, господин Бело.
– Газумеется, но я взял на себя смелость подняться навестить мадам, потому что Вы ушли. Это так неспгаведливо, что молодая и кгасивая дама должна пговодить вгемя в одиночестве, запегтая в четыгех стенах. Не тгевожьтесь, я пгишел также, чтобы пговерить, гасставили ли в номеге цветы, как я велел.
– Вы переходите все границы, господин Бело…
– Сейчас Вам нет еще и тгидцати, месье Сан Тельмо, а когда Вам стукнет пятьдесят, Вы поймете, что такой даме, как Ваша жена, под ноги нужно стелить ковгы из цветов, чтобы она не ступала по твегдой земле.
– Ваши слова достойны поэта. Как жаль, что Вы живете замкнуто, в этом диком уголке в
– Ну что Вы. Я не агистокгат, я – пгостой бугжуа, но умею отличить настоящий бгиллиант от подделок. А тепегь, о'гевуаг, добгой Вам ночи… Мадам Сан Тельмо, я у Ваших ног…
– Доброй ночи, и большое Вам спасибо за все.
– Пока меня еще не за что благодагить, и не забудьте, что самое большое мое желание – быть Вам полезным, всем, чем смогу, как сказал пгежде… Я у Ваших ног, мадам, – месье Бело вышел, а Деметрио в ярости повернулся к Веронике:
– Можно узнать, зачем вернулся этот сумасброд?
– Думаю, он и сам объснил тебе это.
– Я не стал обходиться с ним, как он того заслуживает, чтобы не ставить тебя в неудобное положение, поскольку считаю, что он вошел в номер с твоего позволения.
– Дверь была открытой. К тому же, по годам он мне в отцы годится.
– Я никогда не верил в отцовские чувства этого типа, потому и вернулся.
– Значит, вот почему.
– Я встретил официанта, который спускался по лестнице после того, как принес вам кофе, он и рассказал мне всё, хоть я его и не спрашивал.
– И что же?
– Мне кажется абсолютно недопустимым, чтобы ты принимала его, когда меня нет.
– Он у себя дома, а мы у него в гостях.
– Мы – постояльцы в его гостинице, и платим за постой, а потому вовсе не обязаны терпеть этого господина, если его общество нам неприятно.
– Но мне его общество было приятно.
– Он – болван, престарелый тщеславный юнец, чванливый хлыщ с проблесками дешевого философа.
– Ты судишь о нем слишком строго. По-моему он очень хороший человек, душевный и отзывчивый. Если, порою, человек несчастен и бесконечно одинок, ему становится теплее даже от улыбки и доброго слова.
– Ты жалуешься?..
– Нет, зачем? Дай мне сигарету.
– Ты никогда не курила.
– А теперь начну. Надеюсь, курение не покажется тебе чудовищно недопустимым, и ты не откажешь женщинам в праве курить, как отказываешь им в праве спрашивать мужа, где он провел всю ночь, пока жена напрасно ждала его.
– Вероника…
– Не беспокойся, я поняла, что не должна больше расспрашивать тебя об этом, и не стану. Когда ты ушел, я подумала, что ты не вернешься до самого отплытия. Полагаю, сейчас, выпроводив месье Бело, ты снова спокойно уйдешь.
– Ты сильно ошибаещься. Я не собираюсь уходить, и если этот старикашка Бело следит, когда я уйду, чтобы вернуться, его ждет большое разочарование.
– Как же я благодарна месье Бело… Ты меня не бросишь, потому что боишься его.
– Боюсь?
– Предпочитаешь, чтобы я сказала, ревнуешь?
– Ревную?.. К этому болвану, старому пройдохе, как очень точно окрестили его индейцы? Нет, Вероника, не ревную. Сожалею, что лишаю тебя иллюзии, тешащей твое тщеславие, но я не ревновал, не ревную, и никогда не буду ревновать.