Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов
Шрифт:
— Ты хоть с этим без меня справиться сможешь? — спросила Нахид.
— Давай без сарказма, пожалуйста. — Я сражался с управлением, выравнивая аппарат и ориентируя тепловые щиты на вход в атмосферу.
Мы рухнули в верхние слои. Поначалу нас тормозил реактивный поток, и в крохотной капсуле стало жарко. От Нахид пахло потом и розовой водой; похоже, она подушилась, прежде чем ее сложили в мешочек, а потом имплантировали в меня. Она медленно осматривала внутренности челнока.
— А какое сегодня число?
— Девятнадцатая кунигунда, — ответил я. Шлюпку резко тряхнуло, по моему лицу тек пот. На приборной доске зажглись три красных индикатора,
— Какого года?
Я понял, что скрывать от нее всю правду не получится.
— Ты пробыла в девятимерном пространстве шестьдесят лет.
Челнок вновь дернулся, отлетел кусок теплозащитного экрана. Лейтенант сидела неподвижно, осознавая, что вся ее жизнь потеряна безвозвратно.
На ум мне пришли незваные строки:
— Жизнь наша — лишь пустяк, Игрушка детская, забытая в дороге, Когда мы возвращаемся домой.— Очень поэтично, — заметила Нахид. — Мы на челноке до самой земли спустимся? Они, скорее всего, ведут нас по локатору еще с орбиты и испарят, стоит нам сесть. Я лучше вернусь домой попозже.
— Мы катапультируемся на высоте в десять километров. Вот твой парашют.
Когда жар от вхождения в плотные слои воздуха сошел и мы достигли тропосферы, то взорвали пироболты и вылетели из кувыркающейся шлюпки. Несмотря на разреженность воздуха, от сопротивления я чуть не лишился сознания, вращаясь молитвенным колесом, и тут же потерял из виду Нахид.
Падал я долго, но в конце концов смог выровнять полет, раскинув руки и ноги. Голова кружилась, в животе что–то ворочалось. Внизу, в лучах восходящего солнца, с севера на юго–запад протянулся Якобинский хребет, покрытая ледяным покровом скала напоминала сброшенное платье, а густой лес карабкался к снежной границе.
Несколько минут спустя я увидел впечатляющую вспышку, когда челнок вонзился в вершину одного из пиков, прорезав рану в студеном панцире и взметнув вверх столб черного дыма, который вскоре развеял ветер. Я ткнул языком триггер в шлеме, меня затошнило от сильного толчка, когда из рюкзака вырвался парашют–крыло. У Нахид был такой же, красный, в пятистах метрах подо мной; я полетел к ней, надеясь, что мы приземлимся недалеко друг от друга. Лесистый склон быстро приближался. Я заметил поляну на уступе где–то в двух третях пути от вершины и решил направиться туда, но обожженное плечо работало плохо, и летел я слишком быстро. Крыло Нахид мелькнуло в скальном шраме впереди, но добираться до нее я уже не собирался.
В последнюю минуту я поддал вверх, прямо над верхушками деревьев, задел ногой крупную ветку и кувырком рухнул в листву, свесившись с лиственного полога вверх ногами. Жесткость костюма сохранила мне кости, но стропы я отстегивал минут десять. Чуть снизил твердость пьезоволокна и снял шлем, чтобы лучше рассмотреть, куда попал. В этот самый момент сук, на котором я висел, сломался, и последние десять метров я пролетел сквозь листву, по пути врезался головой в еще одну ветку и потерял сознание.
Очнулся я от того, что Нахид растирала мне лицо. Костюм она отключила, и ткань вновь стала эластичной. Лейтенант склонилась надо мной, поддерживая мне голову:
— Ногами двигать можешь?
Бедро все еще не восстановилось после парализатора. Я попытался пошевелить правой ногой. Ничего не почувствовал, но ботинок дернулся.
— Похоже на то.
Нахид расслабилась и отпустила мою голову:
— И
Я подтянул колени к груди и встал. В затылке стреляло. Вокруг возвышались стволы елей, ветер качал верхушки деревьев, но внизу воздух был неподвижен, а солнечный свет пятнами проникал сквозь полог, скользя по плотному слою иголок на земле. Нахид стянула мой парашют, чтобы тот нас не выдал, и сейчас присела на одно колено, проверяя заряд бластера.
Я поднялся на ноги и подсчитал запасы — примерно литр воды в резервуаре костюма, три пачки крекеров в поясе. У лейтенанта было не больше.
— Нам надо двигаться; каслонцы отправят за нами людей или уведомят местные власти в Гулистоне, чтобы те прислали охрану.
— А мне–то какая разница?
— Ты сражалась за республику против каслонцев. Когда мы проиграли войну и был установлен протекторат, тебя сложили. Разве ты не думала снова взяться за оружие, когда вернешься к жизни?
— Ты сам мне сказал, что прошло уже шестьдесят лет. Что случилось с Республиканской гвардией?
— Всех убили во время последних атак каслонцев.
— А наш сложенный батальон?
Над деревьями раздался разъяренный рев флаера. Нахид прищурилась, следя за сверкающим кораблем:
— Они полетели к месту крушения челнока.
Она потянула меня вниз по склону, наверное надеясь отыскать подходящее убежище в густом лесу около одного из ручьев, сбегавших с горы.
— Нет, — остановился я. — Нам надо наверх.
— Там будут они.
— Ничего не поделаешь. Нам нужно попасть в монастырь. Мы с другой стороны гор.
Я пошел вверх по склону. Лейтенант недолго думая отправилась следом.
Мы оставались под сенью деревьев так долго, как могли. На этой высоте подъем был не таким крутым, а воздух прохладным, умирающие пятна старого снега еще белели в тени. Под прямыми лучами стало жарковато, но потом наступил вечер. Пятнадцать лет назад я уже карабкался по этим горам, подросток, пытающийся найти себе место вдали от мира. Мы шли вдоль мелкого ручья, и боль в суставах постепенно проходила.
Мы не разговаривали. Я никогда не думал о том, что произойдет, когда я разбужу выданного мне солдата, только о том, как он мне поможет в минуту настоящей опасности. В нашем ордене женщин не было, и, хотя мы не принимаем обетов безбрачия и поздно ночью в кельях между братьями происходит кое–какое общение, у нас мало возможностей для контактов с противоположным полом. Нахид, несмотря на свое неприступное и угрожающее обличье, была очень красива: темная кожа, карие глаза, блестящие, коротко подстриженные волосы, три параллельных шрама на левой щеке, говорящих о ее звании. Еще мальчиком в Урушане по ночам я мучил себя образами женщин столь же прекрасных, как она; будучи констеблем, жадно волочился за дамами куда менее привлекательными. Из–за одной из них встрял в драку и вылетел с работы.
Чем выше мы поднимались, тем реже становился лес. В углублениях между гребнями выветренного и покрытого трещинами гранита на невесть откуда взявшейся почве небольшими группами росли деревья. Приходилось кружить, чтобы не выходить на открытое пространство, но даже это станет невозможно, когда деревья кончатся. Я указал на юг, где Дундрахадский перевал прорезал гряду, ныряя вниз на три тысячи метров. У нас не было ни снегоступов, ни оборудования для альпинизма, но сейчас стояло лето, и я надеялся, что при нынешних температурах нам удастся миновать перевал ночью и не погибнуть. Комбинезоны вполне могли справиться с ночным холодом.