Лужок черного лебедя (Блэк Свон Грин)
Шрифт:
— Не раскрывай всех карт сразу, детка. Дай-ка я попробую найти его номер в этом борделе, который Джайлс именует кабинетом…
— Алло, Джок? Это Розамунда. Угу. Нет… нет, я тут играю в магазин. Джайлс упорхнул на свежий труп. Умерла какая-то герцогиня с большой загородной усадьбой. Или графиня. Или светлейшество. Я в них не разбираюсь — там, откуда я родом, королев сроду не водилось… во всяком случае, таких, которые одеваются, как будто их приговорили носить все модное… Что такое? Нет, Джайлс мне сказал, такое старинное название, где-то в Котсуолдах, типично английское… Брайдсхед — нет, это телесериал, правда? Прямо на языке вертится — Гульфик-на-Болоте, что-то такое… Да нет, Джок, я бы тебе обязательно сказала, только вот… Что? Да-да, я знаю, между вами нет секретов… Угу, Джайлс тебя тоже любит истинно братской любовью. Послушай, Джок. У меня тут в лавке молодой человек… Да-да, очень смешно, неудивительно, что лондонские старые пердуны тебя обожают… Этот молодой человек ищет «Омегу Симастер», — она кинула взгляд на меня, и я одними губами произнес «Де Вилль», — «Де Вилль»… Угу. Ты знаешь такую модель?
Пауза, преисполняющая надежд.
— В самом деле?
За миг до победы уже знаешь, что победил.
— Перед тобой лежит? Как удачно, что я позвонила! Угу… как новенькие? О, Джок, все лучше и лучше… Какое счастливое совпадение… Слушай, Джок, а в плане сиклей серебра… у нас тут бюджетная ситуация… угу… Да, Джок, я понимаю, если их перестали делать в пятидесятых, то теперь они редко попадаются, я понимаю… Да, я знаю, у тебя не благотворительное заведение… — Она ладонью изобразила неустанную трескотню сороки. — Если бы ты не плодился как кролик, стоит первой попавшейся крольчихе поманить тебя пушистым хвостиком, у тебя не было бы столько детей на волосок от голодной смерти. Назови мне самую низкую цену… Угу… Ну, я думаю, что… угу… Если он скажет, что да, я тебе перезвоню.
Телефонная трубка со щелчком легла на место.
— У него они есть? «Омега Симастер»?
— Угу, — Розамунда сочувственно поглядела на меня. — Если ты наскребешь 850 фунтов, он отправит тебе часы с курьером, как только банк проведет платеж по чеку.
Восемьсот пятьдесят фунтов?
— Еще манго, детка?
— Джейсон, я хочу прояснить для себя ситуацию. Ты разбил эти долбаные часы своего дедушки… совершенно случайно… в январе?
Я кивнул.
— И последние восемь месяцев бегал как ошпаренный, пытаясь найти замену?
Я кивнул.
— На деньги, какие доступны тринадцатилетнему мальчику?
Я кивнул.
— На велосипеде?
Я кивнул.
— А может, куда проще было бы просто сознаться? Мужественно перенести наказание и жить дальше?
— Родители меня убьют. Буквально.
— Да неужели? Убьют? Буквально? — Розамунда в картинном ужасе закрыла руками рот. — Убьют собственного сына? За какие-то поганые часы? Как же они ликвидировали твоих братьев и сестер, когда те что-нибудь ломали? Расчленяли их и спускали в сортир? А водопроводчики не жаловались, что кости засоряют сливную трубу?
— Ну, конечно, они не буквально меня убьют, но сойдут с ума от злости. Это, ну, я этого боюсь больше всего на свете.
— Угу. И как долго они будут сходить с ума? Пока ты топчешь эту землю? Двадцать лет? Без права помилования?
— Ну, не так долго, конечно…
— Угу. Восемь месяцев?
— Несколько дней, это уж точно.
— Что? Несколько дней? Блин, Джейсон.
— Больше. Наверняка неделю. И потом всю жизнь будут мне это припоминать.
— Угу. А сколько недель ты рассчитываешь пробыть в сей смертной оболочке?
— Я не… — Висельник перехватил «понимаю», — я не уловил.
— Ну, сколько недель в году?
— Пятьдесят две.
— Угу. А сколько лет ты проживешь?
— Не знаю. Семьдесят.
— Семьдесят пять лет, если не сведешь себя прежде времени в могилу беспокойством. О’кей. Пятьдесят два умножим на семьдесят пять… — Она стала нажимать на кнопки калькулятора. — Три тысячи девятьсот недель. Так. Значит, больше всего на свете ты боишься, что мама и папа будут дуться на тебя в течение одной — или двух, или трех — из этих почти четырех тысяч недель.
Розамунда надула щеки и с силой выдохнула.
— Давай поменяемся? Самый большой страх твоей жизни — на любой из моих. Хочешь, возьми два. Нет, десять. Хоть целую тачку. Пожалуйста!
От низко летящего «Торнадо» задрожали все стекла в Челтнеме.
— Вы не знаете моих родителей, — голос прозвучал как у капризного ребенка.
— Вопрос в том, знаешь ли их ты.
— Конечно, знаю. Мы живем в одном доме.
— О, Джейсон, ты разбиваешь мне сердце. Ты, блин, совершенно разбиваешь мне сердце, блин.
Выйдя с Хайтлодей-Мьюз, я понял, что забыл свою карту на столе у Розамунды, и вернулся. Синяя дверь позади письменного стола была открыта, и за ней оказался тесный маленький сортир. Розамунда с грохотом мочилась, распевая «Плыви, моя лодка, плыви» на иностранном языке. Я всегда думал, что женщины писают сидя, но Розамунда делала это стоя, подобрав юбку до задницы. Мой двоюродный брат Хьюго Лэм говорит, что в Америке продаются резиновые члены специально для феминисток. Может, у Розамунды такой. Ноги у нее были еще волосатей, чем у моего папы, а это, кажется, для женщины нетипично. Я отчаянно застеснялся, поэтому взял свою карту, тихо вышел и пошел назад к маминой галерее. Я зашел в булочную, купил сосиску в булке у недружелюбного булочника и сел ее есть в маленьком треугольном парке. Август уже кончался, и платаны стояли обтрепанные. В магазинах вывесили плакаты: «ГОТОВИМСЯ К ШКОЛЕ». Последние дни свободы тарахтят, как почти пустая жестянка «тик-таков».
До сегодняшнего дня я думал, что заменить дедушкину «Омегу» несложно, надо лишь найти такую же. Но теперь оказалось, что для этого нужны сотни фунтов. Я жевал сосиску и думал о том, как а) соврать, объясняя исчезновение часов, б) сделать так, чтобы виноват был не я, и в) придумать такую ложь, которая была бы неуязвимой для вопросов.
Невозможно.
Сосиски в булочке очень вкусные, когда только начинаешь их есть, но к тому времени, как сосиска заканчивается, она становится похожа вкусом на перченый свиной член. Если верить Джулии, то сосиски именно из этого и делают.
Магазин маминой подруги Ясмины Мортон-Буддит называется «La Bo^ite aux Mille Surprises». Он принадлежит Ясмине Мортон-Буддит, но управляют им мама с помощницей по имени Агнес. (Папа в шутку называет магазин «Ля Буэ», но на самом деле это произносится «ля буат» и означает «коробка».) «La Bo^ite aux Mille Surprises» — наполовину магазин, наполовину галерея. В той половине, где магазин, продают всякие вещи, которые обычно нельзя купить за пределами Лондона. Чернильные ручки из Парижа, шахматы из Исландии, атомные часы из Австрии, украшения из Югославии, маски из Бирмы. В задней комнате — галерея. Покупатели приезжают сюда со всей Англии, потому что Ясмина Мортон-Буддит знакома с художниками всего мира. Самая дорогая картина, которая сейчас висела в магазине, — художника Фолькера Ольденбурга. Он творит современную живопись в картофельном погребе в Западном Берлине. Я не очень понял, что было изображено на этой картине, которая называлась «Туннель № 9», но она стоила 1950 фунтов.