Лям и Петрик

Квитко Лев Моисеевич

Посреди двора в луже барахталась утка. А вон и сам хозяин в стеганке, из которой клочьями торчит вата. Он секачом отдирает щепу от столбика у сарая, чтобы поддержать огонь под чугунком. Секач зацепился за гвоздь, и щепа не колется. Аксюткин отец стал гвоздь выдирать, но деревянная нога мешала ему. Он поплевал на ладони и снова взялся за гвоздь. Раз — и выдернул, оглядел гвоздь, затем отбросил его в сторону вместе с секачом и принялся срывать с крыши и кидать в огонь сухой камыш.

Петрик услышал чьи-то шаги и юркнул в хлев. Это Явдоха пришла проведать, работает ли он. Она встала перед ним, подперев руки в бока: «Скоро ночь, а ты все балуешься!» Он глянул на нее и удивился. На ней действительно

не было ни единой пуговки, с ног до головы сплошной кусок материи. Не зря, значит, болтал один рыбак под дружный хохот слушателей: «К концу лета Явдоха зашивает себя наглухо в платье на всю зиму. Она зазывает к себе Аксютку, и та зашивает ее всю сверху донизу. „Так оно верней, — говорит Явдоха Аксютке. — От греха подальше. Когда вернутся теплые деньки, я все распорю, сниму, постираю, а к осени ты меня снова зашьешь. А ты, Аксютка, совсем распутная: нагнешься — груди вывалятся, всю наскрозь видать“».

Явдоха припасла пропасть творогу для продажи и велела Петрику отнести его на станцию. Она шла впереди, а Петрик — чуть поодаль, сзади.

На станции она стала заигрывать с проводником:

— Дяденька, прокати без билета.

Тот оглядел ее сверху донизу.

— Подвези, дяденька, бедную женщину.

Проводник опасливо огляделся и вполголоса сказал:

— Ладно, только у меня одна полка. Чуешь?

Скромница Явдоха притворилась, будто не «чует», и полезла в вагон. Там она разложила свои узелки и затем стала проверять свой шов — крепок ли.

Петрик проводил Явдоху и направился к рыбакам: уже темно, из конторы его не увидят. Он забрался на чердак и в ворохе соломы примостился подле рыбаков.

Его пробудил холод. Холодом тянуло даже с той стороны, где поднималось солнце. Частица тепла, которая накопилась в соломе под Петриком, быстро улетучилась. Рыбаки сегодня что-то больно рано поднялись.

Когда лежишь на чердаке, в соломе, бок о бок с рыбаками, не так чувствуешь холод, который теперь, на исходе лета, дает себя знать по ночам. Вода в реке перестала убывать, и пароходы снова совершают регулярные рейсы; они уже не страдают от былых распрей между водой и сушей, которые в знойные дни мешали им ходить. В самый разгар лета суша ожесточенно боролась с водой, отвоевывала у нее кусок за куском берега, взметала новые перекаты на стремнине, а вода понемногу уступала. Теперь все притихло. Вода копит силы, холодно хлещет о берег свинцовой волной. Однако не сейчас, так чуть попозже, она начнет стегать притихшую сушу, отгрызать куски высокого берега, а там, весной, в половодье, станет заглатывать землю вместе с деревьями, с домами на версты вокруг, неудержимо круша все на своем пути.

Руки и ноги у Петрика озябли вконец. Засольщики — те хоть чаю напьются перед работой, а рыбаки обходятся безо всего. Они принимаются за работу натощак. То ли у них нет кусочка сахару, то ли нет щепотки чаю для заварки, то ли просто за день устанут так, что утром нет сил встать чуть пораньше. Впрочем, когда бы они ни встали, для Гайзоктера это все равно поздно: «Засольщики давно ждут! Вся работа стоит!» Тут уж не до чая. Продрогшие, закоченевшие, берутся они за сети.

Петрик увидел Василя в воде, и невольно холодная дрожь пробежала по всему его телу. Глубина начиналась у самого берега. Василь стоял по пояс в ледяной воде так, что чуть виднелся край его портков из серой холстины; линялая рубаха навыпуск свободно болталась на его плечах. Петрик опешил: значит, старик не вышел сегодня работать на Гайзоктера, как всегда, с сетями, на лодке, а бросил все и сам по себе, особняком забрался в воду. Видать, он лишь краем уха слушал разговоры, которые Кет и Петрик вели с рыбаками.

Подхлестывание, гонка, которые стали обычным делом у Гайзоктера, измучили людей. Их тревожили

неаккуратная выплата денег, запутанные расчеты за харчи, за продукты, за водку, которую Гайзоктер поставлял из города. Обо всем этом каждый с горечью думал про себя и лишь перед сном иной раз изливал свою душу проклятием.

Но с тех пор как их стал навещать Кет, рыбаки свободней разговаривают на эти темы, а некоторые, самые сознательные, даже предложили бросить работу и добиться, чтобы Гайзоктер прибавил жалованье, перестал гнать в шею, платил бы вовремя и поставил бак с кипятком.

Но вот к рыбакам стал заглядывать Йося Либерс, и кое-кто откололся. Либерс подбил их на опасное дело. Далеко у песчаного островка стоит лодчонка. Кроме рыбака, в ней сидит укутанный до глаз человек. В нем нетрудно узнать Йосю Либерса. Он смахивает на хищную птицу, пристальный взгляд которой устремлен в какую-то одну точку на реке.

Несколько рыбаков, из тех, что работают на Гайзоктера, тайком подгребают сюда и перекладывают в лодку Либерса немалую часть своего улова. Он быстро все прячет, и шито-крыто, концы в воду; никого не было, ничего не случилось.

Но старый Василь об этом и слушать не хотел. Ни Либерсу, ни тем рыбакам не удалось его уговорить. Он и Петрика слушал кое-как. А Петрик после беседы с Кетом твердо знал, что делать: ни единая душа не выходит на работу, и все тут!

Василь слышал звон, да не знал, где он. Что с того, что этот сморщенный, точно вяленая чехонь, старик не вышел на работу и торчит сейчас назло кому-то с удочкой в воде, раз все прочие работают? Ведь он забрался в ледяную воду, закидывает удочку и уставился на цветной поплавок из чистого упрямства.

— Дедусь Василь! — позвал его Петрик. Тот чуть повернул голову:

— Ась?

— Один?

— Ага.

— А почему те вышли?

Старик снова осторожно повернул голову:

— Кто?

— Все.

— Спят по хатам.

Петрик с удовольствием вытащил бы за шиворот старика из воды, которому неохота шевельнуться и оторваться от поплавка.

— А там? — Взволнованный Петрик показал далекую точку на реке.

— Это червяк. — Старик вытащил удочку и повернулся к берегу. — Ожидает, чтобы наши хлопцы привезли ему товар.

— И все по хатам?

— Все. — И старик снова забрел в воду.

Под ногами Петрика земля горела. Он помчался к конюшням искать Кета. Но Кет уже все знал без него. Он был там, где находилось это самое «по хатам». За дубовым столом, у натопленной печи он пил чай с рыбаками и составлял с ними план действий — как себя вести и чего требовать.

Сбежался народ из конторы, со складов посмотреть на этакую диковинку. Даже Ваковский не удержался, оставил свой склад банок.

Гайзоктера разбудили среди ночи. Он был взбешен, зол и, выкатив глаза, рявкал на всех.

Ему указали на хмурого Василя — на старого, просмоленного речного волка. Но Василь даже не обернулся к Гайзоктеру. А тот ругался, кричал, угрожал расправиться со всеми.

За рыбаков Гайзоктер все время был спокоен. Ему и в голову не приходило, что они способны на такую «подлость». Он исподволь готовился удлинить рабочий день только у чистильщиков и у засольщиков и успешно закончить сезон. Чистильщикам только мигни — они все исполнят. А вот засольщики… Кет подстрекает их против него. Этот мерзкий выродок житья не дает ему. Из-за него везде позор и муки. Да и дома тоже все вверх дном из-за него. Правда, жена-хромоножка, умница, держит весь дом и детей так, что никому не видать горя, которое несет им байстрюк. Сколько крови испортил этот проклятый выродок! И никак от него не избавишься. Люди умирают, сворачивают себе шею, погибают в дальних краях, а этому ни черта не делается. Только соберешься свободно вздохнуть, а он уж тут как тут.