Любимая мартышка дома Тан
Шрифт:
– Смотрите, хорошо смотрите, господин Мань. Вот воины империи. Настоящие воины, – услышал я негромкий голос. В нём звучала гордость, и ещё еле заметный, но явно обращённый ко мне, врагу и шпиону, намёк на угрозу.
Это был господин Ду – он вытянулся, расправил плечи, он был спокоен как никогда за время нашего знакомства. Но голос его готов был вот-вот прерваться, а глаза, обращённые на всадников, влажно блестели.
Я внимательно посмотрел на него, а потом бесстрастно перевёл взгляд на ехавших мимо нас расслабленным шагом пограничников.
У половины были светло-рыжеватые волосы, и глаза их были зелены или сини. У многих волосы
Это были кидани.
Воины империи, защищавшие её границы от тюрков-киданей, и сами были по большей части киданями.
Не то чтобы я этого не знал раньше, но одно дело – знать, другое – увидеть.
В пограничных войсках империи, как и в любых других, мог служить кто угодно: выходец из Коре, или Пэкче, или Силлы, кидань или уйгур, или карлук, или любой другой тюрок Великой Степи, а то и полусогдиец-полутюрок типа меня или, в конце концов, самого Ань Лушаня. По столице десятками тысяч ходили представители всех народов, окружавших империю, и чувствовали себя там как дома.
И всё же вид обряженных в имперские мундиры таких же киданей, как и те, что находились по ту сторону границы, вызывал у меня странное тревожное чувство. В голове мелькнули мысли: а как вообще отличить этих киданей – защитников империи – от тех, которые считались их противниками? А что будет, если они договорятся?
Но господина Ду эти неприятные перспективы не пугали. Он смотрел на воинов империи и восхищался ими до слёз.
Днём мы с ним наконец помылись среди множества земляноликих мускулистых людей, некоторые из них были жутко исполосованы шрамами. И даже поспали в тесной клетушке, бок о бок, как накануне в степи. Гостиниц получше тут не было. После чего я в одиночестве отправился в губернаторский дворец – сильно уменьшенную копию императорского дворца в столице, – и пообщался там с безмятежными офицерами охраны.
– Маннах, поставки войлока округу, и ещё встретиться лично с цзедуши и поговорить, – чётко доложил я.– Он знает, о чём.
– Будет доложено сегодня же. Но для вас же лучше бы прийти завтра,– загадочно отрапортовал молодой пограничник, а потом, после паузы, смягчился и добавил: – Он сегодня немножко, как бы это сказать, отдыхает.
И я кивнул, развернулся и тронулся обратно, не представляя, чем же буду заниматься до завтрашнего утра.
Закат застал меня в большом и заполненном одинаковыми, как братья, мужчинами дворе нашей гостиницы, по краям которого исходили паром и дымом жаровни.
В дальнем углу двора я с некоторым удивлением увидел господина Ду – его окружала толпа офицеров, которые, как мне показалось, смотрели на него с обожанием. Он что-то говорил нараспев, и свита его время от времени разражалась радостными воплями. Наш господин Ду, значит, хорошо находит общий язык с военными – ну, что ж, почему бы и нет.
А я подсел со своей немалых размеров миской к группе офицеров постарше и счёл необходимым заказать на всех целый доу рисового вина (заранее содрогаясь по поводу его качества). Жест был воспринят как должное.
– Что, согдиец, торгуем на старости лет? А раны не болят? – услышал я хриплый голос, невнятно произносивший слова (что говорило об отсутствии зубов) и, конечно, с очень странным акцентом. Полукидань, полуханец? – размышлял я, глядя сквозь винный туман в голове на поросшего седой щетиной офицера с куском разваренного дымящегося мяса в нечувствительных к жару пальцах. И где это я его видел, и откуда он знает про мои раны – а, он же мылся рядом со мной стражу-другую назад.
– Да чего этим ранам болеть – подумаешь, порез на лопатке и ещё стрела в правое плечо. Вот если бы кости обломали копьём, вот тогда… – дал я правильный ответ.
Офицер кивнул, признавая справедливость моих слов. Мы с ним подняли на уровень бровей чашечки с желтоватым вином, приветствуя друг в друге братьев по оружию.
– Чем торгуем? – поинтересовался офицер, чмокая губами и не очень одобряя вино. – Уже разбогател, наверное?
– Ещё бы мне не разбогатеть – уже второе поколение моей семьи владеет торговым домом, – пожал я плечами. – Вот и я тоже выучился. Что же мне, всю жизнь по степям скакать? Годы-то уже…
– Согдийцы, – печально покивал он. – Все согдийцы торгуют. Небось живёшь в столице. Ну, или в Лояне. К нам оттуда редко заезжают, да нам и не надо. О чём со столичными говорить? Ты вот небось шёлком торгуешь…
– Ну, шёлк – это… – неопределённо отозвался я, воздев глаза к небу. – Я вам войлок привёз. Вот этот товар мне понятен. Неплохой войлок. Года на два его хватит, не меньше.
Это опять был правильный ответ, и мы с офицером и его товарищами снова подняли чаши. И разговор о хорошем войлоке стал общим. Из него скоро выяснилось, что половина сидевших на нашем ковре – уже не в строю, но отлично живут в Фэньяне и окрестностях, и «к вам в империю» переселяться не спешат. Здесь у каждого своя земля, «у вас» все дорого, а ещё – какая охота тут, в степи! Шкуру настоящего барса хочешь? Добудь! Хоть завтра утром!
– А кидани? – поинтересовался я. – Те, которые по ту сторону?
– Сейчас мир, – проговорил сквозь мясо какой-то ветеран, сам очевидный кидань, – ну а потом, насчёт охоты с ними всегда можно договориться… Ты вот лучше скажи, ты сам-то давно в последний раз был в бою? И где?
– Талас, – честно ответил я. – Четыре года назад.
– У-у-у, куда тебя занесло, – дружно запели ветераны. – М-да, весёленькое было дельце. Ты вот спроси сегодня у них там, в империи («у них?» – в очередной раз отметил я), – а что было у Таласа. Думаешь, скажут? Они и слова такого не слышали. О нас если говорят, то только о победах, да и то два слова…
– Да какое там дельце, – проговорил я, чуть раскачиваясь и прислушиваясь к приятному гудению в голове. – Битвы и не было. Утром – в строй, и ждёшь. И вот у горизонта пыль до неба, и облаком катит тебе в глаза. Показываются из пыли всадники, с визгом пускают стрелы, крутят кривыми клинками. Всматриваешься в пыль. И видишь, что вроде они исчезли. Только разведчики их так и носятся прямо по нашим рядам, да ещё в наших мундирах, – добавил я не без удовольствия. – И так стоишь до заката. Битвы нет. А стрелы летят, люди падают. Где противник, сколько его – непонятно, авось генералы знают. Да только вряд ли. И вот на второй день становишься в строй – и снова тучи пыли, снова ветер в глаза, и снова ничего. Ноги гудят. Глаза нечем промыть. А битвы нет. И третий день. И четвёртый. А на пятый в просветах между пылью видишь, что конница карлуков, которая была слева, куда-то делась. И там пустота. Но это ещё бывает, а вот когда видишь эту же конницу на возвышении и совсем с другой стороны, лицом к тебе – вот тут становится нехорошо. Дальше снова пыль, конница карлуков вроде бы качнулась вперёд, к нам, ряды наши начинают двигаться, двигаться, и все бегут, и все быстрее – вот когда самое весёлое и начинается. Кошмар. Но… я как-то вот живу…