Люблю. Ненавижу. Люблю
Шрифт:
«Какая машина?»
«Иномарка, старая, светлая. – Следователь во сне привстал. – Похожая иномарка фигурировала в наезде на некоего бомжа Сенобабина, который отделался ушибами и остался жив. К большому сожалению, допросить оного удалось всего один раз...»
«Почему?... Елки-палки! То есть – кильки-шпроты?...»
«Он бомж, – развел руками следователь, – кочует и гуляет... А Мона Грапс делала потрясающий массаж!.. Потрясающий!»
«Потрясающий?... А вы уверены?!»
Рунно кивнул.
Служители Фемиды во сне посмотрели друг на друга
«Случайность?...» – задумчиво спросил комиссар, растворяясь в дымке сна следователя... Рунно на всякий случай промолчал.
Утро наступало, а ночь отступала.
Аккуратный домик за забором лодочной станции скрипел и стонал от ветра. На ветру качался и хлопал парус над одним из катеров... Серый грязный кабысдох сидел на пороге и водил грустными глазами.
Неподалеку от него валялся замусоленный сверток, на который кабысдох изредка косился... Ночь почти закончилась. Никто так и не понял, не догадался и даже ухом не повел, хотя кабысдох всем пытался что-то показать, привлечь внимание к предмету в зубах, но люди не поняли... не поняли ни черта...
В комнатке, где дремал детектив Кукулис, а его искусственная рука почивала на полу, бегали мыши. Целая стайка поджарых и очень голодных мышей в темноте – на давно не мытом полу...Не найдя никакой поживы, они сели вокруг искусственной руки Кукулиса и устроили совещание с приглашением уличного кота... Кот выслушал про все их беды в этом голодном доме и начал мышей есть. Кукулис проснулся и кинулся на кота, но не поймал, а, споткнувшись о свою руку в темноте, упал, потом встал кое-как и со всего маху рухнул досыпать на старую перину, под слабый писк мышей из-под пола.
По тротуару улицы Пик шел бесшерстный сфинкс с усмешкой Моны Лизы в раскосых и изумрудных кошачьих глазах... Он всю ночь гулял, пугая обыкновенных котов своей нестандартной шкурой. Коты сходили с ума и вопили, увидев сфинкса на крышах Тапы в эту ночь. Коты практически кидались с крыш, глядя на бесшерстного, невозмутимого и очень наглого сфинкса...
Итак, ночь закончилась, и не все герои показались нам. Спали, в общем-то, там, где сразил их сон...
Ну и как все закончится, на ваш взгляд?... Месть, которую вынашивает, как сломанную руку, Сандрин...
Свершится?... И она прикончит Валду Рейтеля?
А рука фельдъегеря Орлова?...
Отыщется, как считаете?...
А полковник Хаверь с вором Лихутой – возникнут из небытия с чемоданом тех самых украденных картин, из числа пропавших шедевров мирового искусства, которые Лихута провез в Эстонию контрабандой, прицепив к днищу частной яхты?... Ведь один лишь Хэнк Арнольдович Лихута знает местоположение тайника, куда собственноручно складывал то, что «плохо лежало» в мировых центрах культуры Старого и Нового Света.
Возможности и случайные совпадения переплетутся, и произойдет нечто такое, чего никто не ожидал, да?... Ну и мысли у вас... Хотя ничего особенного,
Бог с вами!.. Тут же – сонное царство.
Утро
Казарма. Комната Риммы Колпастиковой.
Римма протерла глаза и с хрустом зевнула – с кровати на нее одним глазом смотрел заспанный Растаман и щурился... Потом широко улыбнулся, показав два ряда отличных зубов.
– Пойдем, потрясем кого-нибудь? – вскочил и предложил он голосом черта, глаза его сверкнули, как угли в адском костре, и тут же погасли.
– А кого, – зевнула во все горло Колпастикова, – трясти сегодня будем?...
– С кого денег можно стрясти, – удивился Растаман и помчался в туалет, перепрыгнув через три стоявших рядышком стула.
Когда они пили чай, как обычная семейная пара, мимо их окна прошел Кукулис. Колпастикова и Растаман понимающе переглянулись, они не догадывались, что Кукулис шел жениться... Неприкаянность Кукулиса в это утро выглядела особенно зримо, он даже походил на обычного забитого и доброго человека... Но это был оптический обман.
Кукулис, не видя их, свернул в переулок и пошел дальше.
– «ФАРКОПЫ ДЛЯ ИНОМАРОК», – шел и повторял он, прочитав на углу объявление. И еще он добавлял голосом больного лихорадкой: – Жениться... Мне нужно жениться... Я ведь не женат до сих пор... Эх!
На пеньке, на солнечной стороне за вековым деревом неподалеку от кладбища, сидел его знакомый – бывший прапорщик Лев Сенобабин. Постаревший, подурневший и заметно печальный. Он только что проснулся и вышел из склепа...
Кукулис, у которого в карманах гулял ветер, даже не взглянул в сторону Сенобабина, а тот, вдруг проявив абсолютно неприсущую ему деликатность, не стал его окликать.
Мимо пробежал серый грязный кабысдох с опущенной к земле мордой, словно пес что-то искал и не мог найти, и Лев Сенобабин, недолго думая, взял камень и кинул в собаку. Кукулис обернулся и, улыбнувшись каким-то своим мыслям, пошел дальше. Его искусственная рука издавала громкое жужжание...
– Я ж – мужчина... Самец, – вдруг вспомнил он, дважды повторив эту аксиому, и свернул на улицу Титсу. О шантаже он в то утро не думал, его голову заполнили совсем другие мысли.
Кукулис даже не заметил, что, пробежав улицу Титсу от начала и до конца, забыл остановиться у нужного дома, а когда вспомнил – был за три улицы от радиостанции, на которую, собственно, направлялся.
А мимо кладбища, практически по его следам, в эту минуту как раз шла Сандрин.
– Лев, – узнала она Сенобабина и позвала: – Лева!.. Стой!!! Ты куда?...
Сенобабин обернулся, сердито махнул рукой и спрятался в зарослях. Похоже, он от кого-то скрывается, поняла Сандрин и прибавила шагу. В офисе радиостанции на нее, улыбаясь, взглянул двухметровый охранник, когда она переступила порог и попросила ключи от приемной.