Люблю. Ненавижу. Люблю
Шрифт:
Сумасшедшая старуха
Христианину не должно проклинать ни себя, ни других.
«Мне нужно уехать отсюда!.. Срочно! Мне тут оставаться невмоготу!!!» Просыпаясь каждое утро в казарме, я начинала без звука кричать: мне все здесь напоминало об Илье – и крашенные голубой краской стены, и солдатский запах, въевшийся в них, и шум муравьиного обиталища сотен людей, и тоска... Ведь тоска вдовы похожа на заброшенный коллектор в старом городе.
Мое окно по случаю теплой погоды было открыто, и в него залетали звуки чьих-то шагов и запахи... Пели птички, кричал чей-то требовательный ребенок, жалуясь на мокрую пеленку, а я, сидя на кровати, сходила с ума...
Если б было на свете место, где меня ждут, я уехала б туда – прямо сегодня, не задумываясь. Но старые связи оборвались, родные люди все уже были к тому дню на небесах, и уезжать казалось много страшней, чем оставаться в этой казарме, наполненной потерявшимися в жизни людьми и привидениями из прошлого.
– Ох, она так несчастна... Бедность ее ужасна... Муж ее умер! – причитал кто-то под окном, и я закрыла его.
Мое розовое кимоно с белыми цветами, которое так любил Илья, висело на стуле. Его рукава свесились и звали к себе...
Я потрепала кимоно за рукав... Где ж его носить, для кого – скажите на милость?
Я снова встала, оглядев синие стены, крашенные масляной краской еще лет двадцать назад. Эстонская Ассоциация Любителей Поспать оштрафовала бы меня, если бы хоть один ее представитель увидел, как быстро я одеваюсь на работу, чтобы убежать из казармы в другую жизнь.
Я вышла, кивнув Колпастиковой и ее негру у дверей общежития, и свернула к кладбищу. Знакомый мужа Лев Сенобабин сделал вид, что не узнает меня, но это меня ничуть не тронуло. Я, перепрыгнув через лужу, припустила еще быстрей.
– У меня все будет хорошо!.. – шла и повторяла я. Цвела черемуха...
Когда я зашла в офис, на меня взглянул одетый с иголочки кадровик.
– Привет, Сандрин, – сказал он, руки его заметно тряслись. Я приветливо поздоровалась, уже зная о том, что кадровик неизлечимо болен алкоголизмом.
Сев на свое место, я включила компьютер и стала разбирать почту.
Ко мне приближалась большая мзда – во-первых, старуха Остальская, а во-вторых и в-третьих, Кукулис и Рейтель. Но я еще не знала об этом...
Так вот, семенящая старушка юркнула на улицу Титсу, она искала своего кота и шла, оглядываясь по сторонам. Это была пани Остальская.
– Тебя спрашивал сторож с лодочной станции, Сашка, – зайдя ко мне в офис, старуха присела на стул рядом и вздохнула. – Ну, здравствуй, как ты тут?...
– Нормально, – кивнула я. – Работаю, а вы как, Анна Рудольфовна? – покосилась я на ее зонт с черепаховой ручкой.
Пани Остальская пожала плечами; выглядела она, как восковая кукла.
– Да так... – сказала она, разглядывая побелку, и будничным голосом, даже не переходя на шепот, спросила: – Ты еще не отравила его?...
– Кого?! – чуть не задохнулась я.
– Засранца Валду Рейтеля. – Пани Остальская кивнула на портрет владельца радиостанции, висевший на стене приемной. Рейтель был снят... в обнимку с Тиной Тернер. Оба улыбались, словно давно познавшие друг друга любовники.
– Анна Рудольфовна, тише, пожалуйста... Какой сторож лодочной станции?... И какая отрава?... – шепотом спросила я, оглядываясь на кадровика, который смачно курил в своем кабинете. Мы с Остальской переглянулись, и я телепатически поймала ее мысль:
«Либо ты должна уйти отсюда, либо... у тебя должен быть план мести!.. Хоть какой-то план мести, Сашка!»
Я покачала головой и твердо сказала:
– Нет!
– Да ладно тебе, – сказала пани Остальская уже вслух, без всякой телепатии. – Пойду, у меня ж кот пропал!.. Кошмар и ужас мой, а не кот.
– А-а-а, – с облегчением кивнула я, радуясь перемене разговора. – А что за сторож-то меня спрашивал?...
– Да он у грузчика спрашивал про тебя, а ко мне не обращался.
– А чего ему нужно?... Ну, этому, с лодочной станции, от меня?... – быстро затараторила я, боясь, что Анна Рудольфовна снова начнет громко вещать про месть.
Пани Остальская вытащила платочек.
– Он ушел без цветов, значит, шел не к женщине, по крайней мере, ведь так? – Тут пани Остальская улыбнулась. – Похоже, у него виды...
– На кого? – удивилась я.
– На тебя, – пробормотала пани Остальская, вытирая слезящиеся глаза.
Я кивнула, а Остальская повторила:
– Раз он с лодочной станции, значит, мастер по ремонту катеров. – И, глубокомысленно вздохнув, встала.
– Анна Рудольфовна, а что вы пришли?... – все-таки спросила я. – Сказать про сторожа или...
– Я объявление хотела подать. – Остальская стояла у двери. – А что?
– О пропаже сфинкса? – улыбнулась я.
– Нет, скажешь тоже, – фыркнула старушка. – Сам придет, вот как май закончится, так и придет, у него всегда в мае гулянки. Я квартиру сдаю...
– Так давайте объявление, – на всякий случай предложила я, боясь, что она снова что-нибудь скажет про Рейтеля.
– Ладно, – согласилась Остальская. – «Сдаю квартиру» и дальше – номер телефона... Сколько с меня?
– Тридцать крон, – подсчитала я.
– Так дорого? – удивилась старушка.
– Это дешево. – Я засмеялась, хотя было мне совсем-совсем не смешно в то утро, совсем-совсем...
Кадровик вышел из кабинета и улыбнулся нам. Он-то заулыбался, а я похолодела, глядя на пани Остальскую. Но Анна Рудольфовна благоразумно промолчала. Зато, когда он отошел, пожаловалась: