Любовь и ненависть
Шрифт:
и в своих подчиненных. Присутствие на корабле беспокойного
адмирала действует на меня угнетающе.
Все дальше и дальше от берега, очертания которого
постепенно тают, идем к северному горизонту, где плещется
океан. Молчат акустики, молчат офицеры, молчит адмирал,
нервно двигая сильными челюстями. Я избегаю его угрюмого
взгляда, он - моего. Чем он недоволен? Словно угадывая мой
вопрос, он говорит сам себе:
– Упустили.
Говорит
неприятно скребет по душе. Неужели и впрямь упустили лодку
"противника"? Но когда и как она могла пройти не услышанной
нашими акустиками?
И вдруг тревожный голос Струнова:
– Слышу шум винтов.
Я бросился к акустику. Со второго корабля сообщали, что
и они получили контакт. Выходит, Марат обманул нас, вернее,
пытался обмануть. Выходит, напрасно сторожит его третий
"охотник" там, далеко от нас, у затопленного корабля. Но каким
образом лодка оказалась здесь, почему она неожиданно
изменила курс в противоположную базе сторону?
Двумя кораблями выходим в атаку.
И опять никаких результатов.
Адмирал кричит в бешенстве:
– Акустики дают неточные данные, рулевой не
выдерживает заданный курс, минеры опаздывают сбросить
бомбы - вот вам причина непопадания.
А с третьего корабля дают семафор: "Лодка начала
движение, выхожу в атаку".
Что за чертовщина: и там лодка, и здесь лодка. Выходит,
их две?
Инофатьев сначала криво улыбается, затем срывается со
своего стула и бежит в рубку к акустикам. Переключает
аппараты с одного режима на другой - и оба показывают: под
водой идет лодка. Никаких сомнений. Правда, ведет она себя
несколько странно: после атаки вдруг повернула на 180
градусов и взяла курс на северо-запад, в океан. При этом идет
на большой скорости, необычно большой.
С третьего корабля дают семафор: лодка "поражена".
"Поражена"? Значит, там определенно есть подлодка? А
что же тогда здесь?
Адмирал смотрит на меня строго, вопросительно, и в
глазах его беспокойное недоумение сменяется тревогой.
– Это не наша лодка, чужая лодка, - отвечаю я на его
бессловесный вопрос. - Она идет на большой, необычной
скорости.
– Атакуйте ее! - приказывает адмирал, а на лице
невозмутимость, как у человека, который привык всегда
считать себя правым.
– Учебными?
– переспрашиваю я.
Он метнул на меня гневный взгляд, будто я сказал
непоправимую глупость.
– Ну конечно учебными. Там Марат. .
Последние слова сорвались у него случайно. Я понял это
по тому, как
Мы бросились в атаку, выпустив по лодке большую серию
глубинных учебных бомб. С напряжением ждем условных
пузырей. Напрасно. Лодка увеличивает скорость, идет по
прямой, все мористее и мористее. Скоро кончатся наши
территориальные воды.
Я посмотрел назад, где на горизонте виднелся третий
"охотник", и увидел рядом с ним всплывшую подводную лодку.
Немедленно запросил командира корабля сообщить, кто
командует "пораженной" им подводной лодкой. Там, наверное,
немало удивились такому запросу, но ответили точно:
"Капитан-лейтенант Инофатьев". Указывая глазами назад, в
сторону базы, я довольно грубо сказал адмиралу:
– Марат там. А здесь чужая лодка. Разрешите боевыми?
– Еще раз учебными, а если не всплывет, боевыми.
Его глаза сделались круглыми и какого-то
неопределенного цвета, в них мелькнуло сомнение,
запоздалая вынужденная осмотрительность, исчезла
всеотрицающая упрямая уверенность.
Территориальные воды остались позади, мы вошли в
открытое море. Ждать не пришлось: показался перископ,
боевая рубка, корпус.
Это была не наша, чужая подводная лодка. Едва всплыв
на поверхность, она начала посылать в эфир истерические
вопли открытым текстом: в нейтральных годах в таком-то
месте настигнута русскими кораблями, которые угрожают ей
оружием, и полным ходом уходила в океан на северо-запад, не
обращая внимания на наше требование остановиться.
Впрочем, командир ее отлично знал, что советские моряки не
станут нарушать международных правил судоходства:
находясь в нейтральных водах, хотя и невдалеке от советского
берега, он чувствовал себя в безопасности.
Я ждал, что адмирал и на этот раз произнесет
неприятное, свистящее слово "упустили". Но он этого не
сделал. Не сделал и я. Вид у адмирала был оторопелый и
отчужденный. Должно быть, он только-только начал отчетливо
понимать смысл случившегося и внутренне боролся с фактами
– не соглашался, отрицал, не признавал. Ему было трудно
смириться с тем, что произошло, трудно было признать это
непоправимым.
Вернувшись от адмирала, я встретил на корабле
Валерия Панкова. Он был бледен и возбужден, пальцы его
слегка дрожали, по лицу бродили беспокойные тени. Говорил
отрывисто, с силой выталкивая угловатые, обрубленные слова:
– Марат хотел отличиться. Вот и отличился, заварил