Любовь и ненависть

Шевцов Иван Михайлович

говорливой реке, образовав красивую, закрытую от ветров

зеленую долину. Там совсем другой мир, ничем не

напоминающий тундру. Там шумят высокие золотистые сосны,

прильнув своими лохматыми вершинами к нагретым солнцем

скалам, там густая зеленая трава и яркие цветы удобно

расположились на берегу светлой и бурной, никогда не

замерзающей Ляды.

Я часто уходила туда, в этот уединенный мир детских

сказок и грез, чтобы подумать,

помечтать, насладиться

интимным свиданием с необыкновенной природой, точно

пришедшей из первых запомнившихся на всю жизнь и

поразивших юное воображение книг Жюля Верна и Грина,

Купера и Арсеньева. И я находила там желанный душевный

покой.Все это я вспомнила теперь, держа в руках листки,

исписанные ровным густым почерком, где в каждой фразе

слышался душевный трепет автора, его непорочное сердце.

Что сказать ему, чем ответить? На добро отвечают добром, на

любовь не всегда отвечают любовью: так устроен человек.

Вначале я решила назначить ему встречу и объясниться. Но от

такой мысли пришлось отказаться: я бы не сумела объяснить

ему причины, почему не могу принять его любовь. Мы разные,

мы разные даже по возрасту. Стара я для него. Впоследствии

это скажется, лет через пять, десять, а может, и раньше. Я не

имела права рисковать ни его, ни своей судьбой. Но не это

главное. Я не могла ответить ему теми же чувствами, с какими

обращался он ко мне. Это не зависит от нашего желания, оно

выше разума и рассудка. Это во власти сердца. А сердце мое

молчало. Большего, чем обыкновенная дружба, я не могла ему

предложить. Но я и дружбу не предложила, потому что он вряд

ли принял бы ее: для него это было бы слишком тяжело.

"Будем друзьями", - обычно говорят в подобных случаях, а на

деле, как правило, настоящей-то дружбы не получается.

Я сочла удобным ответить ему письмом. Писала долго,

два вечера подряд, ходила взволнованная, так что даже Лида

заметила:

– Не влюбились ли вы, Арина Дмитриевна? А что ж, это

хорошо. Он мужчина видный.

Она, должно быть, имела в виду Ария Осафовича. Она

ведь не знала, что мне неприятно даже слышать имя

Дубавина. Сейчас я соображала, каким образом переслать

свое письмо лейтенанту. Три дня я носила его с собой,

поджидая удобного случая. Наконец обратилась к Лиде:

– Ты можешь передать это адресату?

Она посмотрела в мое серьезное и немного

взволнованное лицо, прочитала на конверте адрес и несколько

озадаченно сказала, не глядя на меня:

– А почему не могу, могу

передать. Самому ему в

собственные руки вручить?

Я кивнула. А вечером Лида сказала мне по секрету, что

письмо передано.

С чего начать об Игнате Сигееве? С того дня, когда он

согласился взять на свой военный катер в качестве

пассажиров трех "гражданских лиц", да к тому же женщин:

меня, Лиду и маленькую Машеньку? Женщина на военном

корабле. Мыслимо ли такое в русском флоте? Моя мама, жена

адмирала, и я, его дочь, а впоследствии жена офицера флота,

никогда не были на боевом военном корабле. Правда, корабль,

которым командовал мичман Сигеев Игнат Ульянович, не

принадлежал к числу боевых в полном смысле слова: это был

всего-навсего посыльный катер, обслуживавший береговые

мелкие гарнизоны и посты. По своим мореходным качествам

он но очень отличался от малого рыболовного траулера. И все-

таки это было выносливое морское судно, которое всегда с

нетерпением ожидали воины-моряки на маленьких постах,

разбросанных в прибрежной тундре. Они знали, что в шторм, в

непогоду, когда никакими другими средствами не свяжешься с

Большой землей, посыльный катер прорвется через все

преграды, доставит продукты, газеты, письма, дрова. Впрочем,

справедливости ради надо уточнить: ждут они, конечно,

мичмана Сигеева, потому что только Игнат Ульянович и никто

больше может в любую погоду проникнуть в каждую "дыру",

пришвартоваться к любой стенке.

Весь путь от Завирухи до Оленцов мы шли более суток, с

заходом на два поста; весь этот трудный для нас, случайных

пассажирок, путь мичман Сигеев был для меня просто

симпатичным скромным моряком, чрезвычайно любезным и

внимательным. Да мы, собственно, с ним почти и не говорили:

он постоянно находился наверху, в своей рубке, и спускался к

нам вниз всего лишь два раза: первый раз во время сильной

болтанки, чтобы справиться о нашем самочувствии, и второй

раз, чтобы на часок прилечь отдохнуть. Чувствовали мы себя

плохо, особенно Машенька, лежали вповалку и, как говорят

моряки, "травили" на "самый полный". Игнат Ульянович

искренне посочувствовал нам, потом дал всем троим по

дольке лимона - остаток лимона посоветовал сохранить "на

потом". Эффект был весьма незначителен: мы съели весь

лимон, но чувствовали себя все-таки прескверно. Лично я

убедилась, что самое разумное средство против укачивания -