Любовь и ненависть
Шрифт:
сон. Надо постараться уснуть перед самым началом сильной
болтанки и заставить себя не просыпаться.
Между прочим, за время нашего рейса у меня родилось к
Сигееву не только чувство признательности и дружеской
симпатии, но и восхищение им. Казалось, он принадлежит к
породе тех людей, которых называют двужильными. На него
ничто не действовало: ни ночь, ни усталость, ни крутая волна;
находясь в своей рубке, он невозмутимо и сосредоточенно
смотрел
отвечал светофором на сигналы с постов и, казалось, совсем
не обращал внимания на крутую волну, угрожающую
опрокинуть суденышко.
В Оленцах размещалась небольшая группа - наверно,
человек шесть-семь моряков Северного флота. К ним-то и
наведывался примерно раз в месяц мичман Сигеев. Каждую
свою стоянку в Оленецкой бухте, пока на катере шла выгрузка
и погрузка, он забегал к Захару либо заходил ко мне в
больницу полюбопытствовать, как я устроилась. Я всегда была
рада его приходу, старалась отплатить такой же любезностью
и гостеприимством, с каким он встречал меня у себя на катере.
Не так часто бывал в Оленцах Сигеев, раз десять в год,
при этом недолго стоял его катер у Оленецкого причала. Но
мичмана здесь все знали, и все говорили о нем с искренним
уважением и теплотой. Чем он заслужил такое уважение, точно
сказать невозможно, может, спасением двух "ученых" из
института. Вышли однажды в море на шлюпке прогуляться
один научный сотрудник и девушка-лаборантка. Собственно,
даже не в море, а к острову, закрывающему бухту с севера. Это
совсем недалеко от институтских зданий. Погода была на
редкость отменная, солнечно, тихо. Догребли они до острова
легко и весело; а островок красивый, экзотический, в скалах
бухточки - фиорды, пещеры-гроты. Сказка... Решили обойти на
лодке вокруг острова и начали по ходу солнца слева направо,
то есть северной стороной. Так они, любуясь островом,
свободно и хорошо доплыли до восточного мыса. А дальше их
встретило сильное течение. Грести невозможно. Молодой
человек, не желая опростоволоситься перед девушкой, решил
показать свою силу и умение, поднажал изо всех сил и не
заметил, что они не только топчутся на месте, а даже отплыли
в сторону от острова. Струя там, в горловине, сильная, их
относило все дальше и дальше от острова. А погода здесь
известно какая: штиль в пять минут может смениться
штормом. Так и тогда случилось. Потемнело небо,
нахмурилось, дохнуло ветром на море, разбудило волны.
Увидели
них, испугались, в панику бросились. А паника - плохой
помощник в таких случаях. Кричать? Кричи сколько хочешь -
никто не услышит. И видеть не видят их с берега, потому что
остров закрывает. Ужас, отчаяние. Уже не верили в спасение,
решили - это конец. И тут как раз, на их счастье, из Оленцов
выходил катер Сигеева. Игнат Ульянович сразу понял, в чем
дело. Подобрал насмерть перепуганных людей, конечно,
возвратился к причалу, высадил на берег и в ответ на
взволнованную благодарность спасенных лишь смущенно
улыбался, стараясь скорее опять выйти в море.
Везде Сигеев появлялся как желанный, свой человек. Он
в любой обстановке умел вести себя как-то по-домашнему,
просто, скромно, сразу располагал к себе, внушал доверие. Он
все знал и все умел, но не выставлял напоказ свои знания и
умение, никогда никого не поучал: он просто делал. Человек
дела - таким я увидела его в нашу вторую встречу.
Примерно через месяц после моего появления в
Оленцах Игнат Ульянович зашел ко мне в больницу. Вошел в
кабинет врача, после того как от меня вышел больной -
семидесятишестилетний старик Агафонов.
– Разрешите, Ирина Дмитриевна?
– Здравствуйте, Игнат Ульянович, - обрадовалась я, как
будто старого, давнишнего друга встретила.
– Вот зашел посмотреть, как вы устроились, - пояснил он
цель своего прихода. Окинув комнату хозяйским глазом,
заключил: - Ничего-о-о, терпимо. Только вот лампа. Шнур вам
мешает, заденете - упадет, разобьете.
Речь шла о настольной лампе, шнур которой тянулся к
столу от розетки чуть ли не через всю комнату. Переставить
стол в другой угол, к розетке, никак нельзя было: получалось
не с руки.
– Да вот видите - розетка оказалась не на месте, -
пояснила я.
– Переставить надо - и только. Это не проблема.
– Не проблема, но мерочное дело: мастера вызывать. А
где его тут найдешь?
– оправдывалась я.
– Так уж и мастера. Мастеру тут делать нечего.
Через четверть часа розетка была перенесена на новое
место. Я наблюдала за его работой: он делал все неторопливо,
словно шутя, но удивительно споро. Все движения точны,
четки, уверенны, без суеты и внешних эффектов. Ковыряется в
розетке, а сам со мной разговаривает о другом:
– Что, Макар Федотович очень плох?