Любовь и ненависть
Шрифт:
Я вначале не поняла, о ком это он. Пояснил: ,
– Старик Агафонов.
– А-а-а. Ревматизм у него сильно запущенный, - ответила
я.
– Да уж, наверно, давний, дореволюционный. Старику
досталось в жизни. С десяти лет начал в море за рыбой
ходить. Без траулеров, конечно. На лодках до самых
норвежских берегов хаживали. Представляете? Многие не
возвращались, гибли. Его отец тоже погиб. Обнаружили косяк
сельди, погнались за добычей,
Сгоряча и не заметил, как шторм подкрался. Ну и пошел сам
на дно, рыб кормить... А ревматизм у него древний, даже,
может, наследственный...
– Советовала ему на грязи ехать - не хочет.
– Какие там грязи, когда он в жизни южнее Мурманска
нигде не был и не поедет.
– Откуда вы знаете... о людях, Игнат Ульянович?
– Как откуда?
– Он поднял серые тихие, прячущие улыбку
глаза, шевельнул светлыми льняными бровями.
– От самих же
людей, Я как-то ему в шутку говорю: "Макар Федотович, небось
намерзлись вы здесь за семьдесят пять лет-то, поехали бы вы
в Крым или на Кавказ на теплые воды кости погреть". Так вы
знаете, что он ответил? "Это, - говорит, - голуба, я знаю, есть,
наверно, и другие земля, может, и лучшие, чем наша. Там и
фрукты и всякая другая штука растет. Только ведь родина-то у
каждого своя, своя и единственная. Она, как мать, одна на всю
жизнь. На курорт можно съездить, посмотреть интересно, как
люди живут, только на время - посмотрел да и домой. Был бы
я помоложе, может, и поехал бы на курорт. А теперь стар, куда
мне. Поедешь, да еще по дороге и душу вытряхнешь. А
помирать надо дома. Да-а, у каждого человека должна быть
своя родина, свой дом. Вон даже птица - летом свой дом здесь
строит, детей выводит, а на зиму на курорт отправляется, в
теплые края. Гнезда там не вьет, потому что родина ее здесь.
Придет весна - и опять в дом воротится, не гляди, что холодно.
А ей-то что, могла и не возвращаться, могла и там жить, в
теплых-то краях. И путешествовать не надо было бы, дорога
дальняя, всякое случается. ан нет, не хочет, родину покидать
не хочет. А ты говоришь, теплые воды". - И вдруг Сигеев
спохватился, заторопился: - Вы меня извините, заболтался, у
вас там, может, больные очереди ждут, а я отвлекаю врача
пустыми разговорами.
Больных на очереди не было, но он все же ушел, сказав,
что попозже увидимся у меня дома.
– Захар в гости пригласил, - добавил он. - Как там
Машенька, совсем поправилась?
Для Машеньки у него нашлась коробка леденцов. Когда я
подходила к дому, Игнат Ульянович
Машенькой, которая бойко рассказывала ему о новостях
детского сада и задавала самые неожиданные вопросы,
потому что дяденька Игнат никогда не уклонялся от ответа, не
говорил "не знаю", а объяснял интересно, занятно и, главное,
серьезно. Дети это чувствуют. Маша спрашивала:
– А почему березка маленькая и кривая? Некрасивая. Кто
ее погнул?
Игнат Ульянович посмотрел на уродливую, скрюченную в
три сугибели одинокую березку, воткнул топор в чурбак,
ответил:
– Мороз, Машенька, и ветер.
– А ей очень холодно?
– спросила девочка.
– Очень. Разве тебе не холодно?
– Мне нет, я в валенках и в шубке. И варежки у меня.
– Вот видишь, Машенька, березку холод согнул,
изуродовал под бабу-ягу. А людей нет, потому что мы с тобой
сильнее березки, правда? Варежки теплые надели, дров
наколем, печь протопим, и никакой мороз и ветер нам не
страшен. Верно?
Девочка молчала: она думала, должно быть, над тем,
какой сильный человек - ему ничто не страшно. Я тоже думала
о том же, только не о человеке вообще, а совсем-совсем
конкретно - я думала о мичмане Сигееве: таких жизнь не
изуродует, какова б она ни была, такие, наверно, пройдя
трудности, становятся еще красивее.
Потом мы сидели в хорошо натопленной комнате, не
спеша пили крепкий чай и разговаривали о наших оленецких
делах. О своей службе и о себе Сигеев говорить не любил,
лишь сообщил, что через месяц уволится с флота. А вообще
он больше расспрашивал, чем рассказывал. Только когда
зашла речь о Новоселищеве и когда я передала его слова о
том, что, дескать, вот "целинники-новоселы понаехали, а
осваивать нечего", Игнат Ульянович вдруг изменил своему
постоянному спокойствию, вспыхнул, побагровел, белесые
брови сжались.
– Вы меня простите, Ирина Дмитриевна, но так говорить
может либо дурак, либо ограниченный человек, - не сказал, а
выдавил из себя Сигеев.
– Вообще он, может, и не дурак, но для председателя он
не умен, - поправил Захар.
– Насколько мне известно, - горячился Сигеев, - ваш
колхоз создавался для лова семги. Почему вы ее не ловите?
– Снастей нет, - сказал Захар. - Так председатель
объясняет. А я считаю, что и семги нет. Перевелась.
– Перевелась?
– пытливо переспросил Игнат Ульянович.
– А может, перевели? Браконьеры перевели, тюлени пожирают