Любовь ювелирной огранки
Шрифт:
— Ой, всё! — отмахнулась Эсфирь, выйдя из задумчивости. — Пустые разговоры. Давай скорее продолжим путь.
С непривычки, из-за долгого отсутствия практики крылья у Пелагеи побаливали. Мороз вытягивал из нее остатки тепла и сил, и она уже жалела, что ввязалась в эту авантюру. Куратор ведь просил не исчезать. Кто за нее учиться будет? Кто ювелирное искусство будет постигать?
«Сначала Юлиану спасём — и сразу за учёбу, честное слово!», — клятвенно обещал внутренний голос. Ох, ненадёжный он стал компаньон. Совсем от рук отбился.
Пелагея
Горлица поняла, что еще немного — и можно будет закапывать ее бездыханный труп. Она притормозила и опустилась Эсфири на плечо.
— Что, совсем худо? — спросила та.
— Крылья ломит, — пожаловалась Пелагея.
— Тогда, может, ты обратно превратишься и пешком пойдешь? — предложила Эсфирь. Неумолимая и отчаянная. Сегодня она точно не предложит отступить.
— Нельзя превращаться, — пискнула горлица. — Без одежды замерзну насмерть. Если б я ее себе сама сшила, трансформация прошла бы по всем правилам. Ой, я и перстень ведь в той комнате обронила…
Эсфирь нахмурилась, решительно отбросила палки, стянула перчатки и взяла пташку в руки. А руки у нее были горячие, как прогретое солнцем лето. Да и вся она, если начистоту, была летом. Спелым, сочным июльским днём в обличье женщины. Высоким небом августа, которое утрамбовали в хрупкую человеческую оболочку и заставили жить в мире, полном проблем.
А потом, не спросив, отняли сердце.
Эсфирь всё еще злилась на Вершителя. Ей казалось, что приговор к кукольной колонии строгого режима для этого расчетливого мерзавца — слишком мягкое наказание. И поразмышлять над степенью своего коварства у него там не выйдет. Он будет лежать на какой-нибудь кушетке, вытянув руки по швам. Одеревеневший, безмозглый, как глиняная статуэтка на музейном хранении. Лежать — и наслаждаться жизнью. Вернее, ее отсутствием.
Десять лет, двадцать — не имеет значения. Безмозглому законсервированному Вершителю любой срок в небытии как с гуся вода.
— Ну что, согрелась? — спросила Эсфирь у горлицы. Та издала удовлетворенное «Урр!» и спорхнула с ее руки.
И в этот же миг кто-то швырнул в них снежком. Мимо. Следующий снаряд впечатался в рюкзак Эсфири, и она разгневанно обернулась. Снежная баталия? Кому там, интересно, неймется?
Из-за скалы, девственно белой, как и весь снег в округе, слегка пошатываясь, вышел Гарди. И если бы у Пелагеи-горлицы имелись пятки, ее сердце (вернее, кристалл) стопроцентно ухнуло бы туда. А Гарди, расслабленный, лощёный, пригладил свою встопорщенную шевелюру, блеснул в лунном свете образцовой хищной улыбкой и подбросил на ладони очередной снежок.
Мысли Пелагеи экстренно организовали собрание, и в мозгу сформировалось несколько выводов.
Вывод первый: козловод (козлодой, козлопас и прочие «козло-», на какие хватит фантазии) всё-таки выжил. Хотя она была уверена, что куратор его пришил.
Вывод второй: Гарди следил за ней и прибыл по ее душу. Очевидно, с той же подлой целью — пришить.
И вывод третий: похоже, у него случился сбой в программе (если таковая имеется). Собрался уничтожить Пелагею снежками? Ха! Как это мило!
Впрочем, целился он почему-то в Эсфирь.
Она стояла, вперив в негодяя воинственный взгляд, когда следующий метательный снаряд вмазался ей аккурат в живот, обтянутый пёстрой тканью лыжного костюма. Снежок Эсфирь стряхнула. То есть попыталась стряхнуть. И с ужасом обнаружила, что какая-то извивающаяся мазутно-черная гадость размером с кулак цепляется за ее пальцы.
— Да чтоб тебя! — выругалась она. И, не устояв на лыжах, рухнула, неловко взмахнув руками.
Уже при падении следующий снежок метко запустили ей в голову. И опять та же история. Под белым слоем глазури — увёртливый цепкий сгусток.
— Проклятье! Пелагея, улетай без меня! — крикнула Эсфирь, силясь отцепить от себя еще одну масляную пиявку.
Гарди посчитал, что главная помеха обезврежена. И, переступив через лыжницу, по хрустящему снегу двинулся к птице, которая зависла в воздухе, не веря в происходящее.
Он оказался куда более живучим и непредсказуемым, в сравнении с обычной Марионеткой. Модернизированный автоматон, не отличимый от человека. В него действительно была заложена программа.
«Поручили убить — значит, убью», — будто бы говорила вся его грузная медвежья походка.
Кажется, Ли Тэ Ри и впрямь повредил этому чучелу микросхемы. Наёмный убийца проделывал десятки мимических упражнений в минуту, не переставая идти. И выглядело это, по правде сказать, устрашающе.
Горлица обязательно бы от него улизнула, если бы мороз не взялся за нее снова. Ей попросту не хватило энергии для манёвра, поэтому Гарди с лёгкостью сцапал ее, зажав в кулаке.
— Тебе нужен кристалл, не так ли? — пропищала горлица.
— Превращайся назад, чтобы я смог тебя убить, — любезно предложил ей тот.
— Мне и самой жизнь уже не мила, — пошла на хитрость Пелагея. — Так что буду только рада. Но позволь дать совет: не стоит убивать меня на холоде, кристалл не получит всех моих жизненных сил. Дай добраться до равнины. Там, в тепле, он наполнится до краёв.
К счастью, автоматон не заподозрил подвоха и выпустил птицу, разжав мясистые пальцы. И та, едва очутившись на свободе, бросилась к Эсфири.
— Ты как? — пискнула горлица у подруги над ухом.
— Я буду в норме, — глухо отозвалась она. Лыжи с палками были разбросаны, как попало. Ранец с пучеглазой совой завалился на бок. А сама Эсфирь вытянулась пластом на земле, бледная и изможденная. Ее дрожащие ресницы покрылись инеем. Но обескровленные губы растягивались в улыбке, что несколько обнадёживало. — Не беспокойся, лети. Обещаю, со мной всё будет в порядке.