Любовь ювелирной огранки
Шрифт:
Для некоторых фей приятные потрясения не проходят бесследно. Вот и Пелагея оказалась в их числе. Она просто так, без всякого умысла, сделала по комнате шаг, поворот, шаг, поворот, раскинула руки — и исчезла под грудой смявшейся больничной сорочки, которая стала вдруг слишком большой.
А ведь куратор просил не исчезать.
Он планировал вернуться, припереть свою фею к стенке или к другой вертикальной (а лучше горизонтальной) плоскости и высказать всё, что думает. Ну-ну, пусть попробует проделать это с
Вероятно, после вчерашнего некий психологический барьер всё-таки был преодолён. Иначе кое-кто не хлопал бы сейчас крыльями и не хохотал от восторга. Следовало признать: куратор не такой уж и фантазёр.
Пелагея в обличье горлицы навернула по спальне почётный круг, издала ехидный ведьмовский смех, после чего торжествующе вылетела в окно. Ее обуревала жажда деятельности и яркая, незамутнённая радость. Благоразумие? Предусмотрительность? Что вы! В нынешнем состоянии она могла запросто влипнуть в какую-нибудь передрягу.
У старушки-судьбы есть довольно занимательная традиция: сладкие моменты счастья она чередует с неудачами, белые полосы — с черными. Судьба ратует за разнообразие. И как ее ни уговаривай, к каким хитростям ни прибегай, она остаётся верна себе и своей идиотской «зебре».
По меркам судьбы, Пелагея пережила слишком много счастливых моментов, так что ее персональная чёрная полоса была уже на подходе. Точнее, две аккуратные лыжные полосы.
В заснеженный лагерь на лыжах приехала Эсфирь. Она была чем-то глубоко озабочена и пришла в откровенное замешательство, когда над нею с глупым «Курлык! Курлык!» принялась кружить горлица.
— Пелагея, ты, что ли? — наконец догадалась она.
— Ха-ха-ха! — с закрытым клювом пропищала горлица. — Я, кто же еще!
— Послушай! Это, конечно, здорово, что ты можешь превращаться! — задрав голову, крикнула Эсфирь. — Но я здесь, чтобы просить тебя о помощи. У Юлианы большие проблемы. Кажется, однажды ты уже была недалеко от того места, где ее держат. Покажешь дорогу?
С направлениями у Пелагеи-горлицы всегда находился общий язык. Она могла ориентироваться по солнцу, по звездам и даже по ветру. Знала, где безопасней приземлиться, а где и вовсе не стоит.
А тут в довесок — путеводные иероглифы, действие которых не изгладилось окончательно.
— Подожди меня здесь! — пискнула горлица. И упорхнула, чтобы через несколько минут вернуться с зажатым в лапках крюком, на конце которого болталась банка со светлячками.
— Ты их с собой берешь, что ли? — удивилась Эсфирь. — А не надорвёшься?
— Ерунда, — заверила Пелагея, тяжело взмахивая крыльями.
Она была довольно упитанной крупной птичкой, но банка всё равно тянула к земле.
«Оставила бы светлячков в метадоме да не мучилась. Что за глупая прихоть?» — скажете вы.
Пелагея и сама не могла взять в толк, ради какой сушеной зелени дались ей светлячки. Они зачем-то понадобились внутреннему голосу и шестому чувству. Эти двое наперебой занудно твердили: «Возьми банку, возьми банку». Вот и как тут не взять?
— Извини, я бы помогла, — развела Эсфирь руками, в каждой из которых было по лыжной палке. — Но, как видишь, немного занята. В рюкзак тоже не влезет. Он битком набит оружием, аптечкой и Шансами. Мало ли что пригодится.
Откуда у Эсфири детский школьный ранец с пучеглазой совой и сердечками, Пелагея решила не уточнять. И напрасно: узнала бы о подруге много нового. Например, что она изобрела способ красть вещички у ничего не подозревающих мирных граждан, всего-навсего просунув руку в экран, которых в амфитеатре пруд пруди (оказывается, так можно!). Что вооружаться она предпочитает ножами и вилками из столовой Вершителя, а еще кастетами — также незаконно приобретенными.
— Если выдохнешься, — сказала Эсфирь, — сядешь мне на плечо.
«Если выдохнусь, — подумала Пелагея, — рухну в какой-нибудь сугроб. И везите меня в реанимацию».
Она летела под звездами, которые были похожи на сотни далёких маячков. И каждый из них звал: «Сюда! Ко мне!». Снег умиротворяюще скрипел под лыжами Эсфири. Блёстки снежинок носились в воздухе.
И только мороз — зараза колючая — портил всю идиллию. Похоже, он задался целью сотворить из горлицы ледышку. Она мёрзла, даже несмотря на воздушные прослойки в перьях. И в какой-то момент банка со светлячками просто выпала у нее из лап.
Эсфирь остановилась, хлопнула себя по лбу и с чувством сообщила, что она та еще тупица. Надо было сразу подвесить банку к рюкзаку. А не выяснять опытным путем, как долго горлица пролетит с грузом под действием гравитации.
— Прости, — сказала она, прикрепляя крюк к петле на ранце. — С некоторых пор я сама не своя. Представляешь, этот урод Вершитель украл мое сердце.
— В каком смысле украл? — пискнула горлица, присаживаясь ей на плечо. — Ты, случаем, не влюбилась в него?
— Пфф! — скривилась Эсфирь. — Нет, дорогая, дела обстоят куда плачевней: он заменил мое сердце живым кристаллом, пока я была в отключке. Наделил всемогуществом. Дал право распоряжаться судьбами.
— А ты что?
— Сослала его в одно надёжное место, подумать над своим поведением.
— Разумно, — отозвалась Пелагея. — Но всё же не торопись с выводами. Со мной он провернул то же самое. Вместо сердца вставил кристалл. Но Вершитель вроде как спас меня, дав вторую жизнь. Так что я на него зла не держу. Может, он и тебя спас? Подумай хорошенько.
— Спас? Хм… Разве что от прежней, неидеальной меня.
Глава 27. Последний аттракцион