Любовь
Шрифт:
Блестящий клинок. Судорожно сведенная пясть, бледность в лице, пресеклось дыхание… Мгновение нужно было, чтобы понять, что это значит, но мгновение это Золотинка упустила, с притворным равнодушием обратившись к окну. Она успела обернуться только для того, чтобы раскрыться под удар.
С маху вонзила Зимка золотое жало и, попади она в сердце, пригвоздила бы малыша на месте. Золотинка успела дернуться, шпилька пробила плечо, считай, насквозь; ошеломленная, она отбила второй удар, но Зимка остервенело толкнула ее, ударив затылком об стену.
В глазах помутилось, Золотинка обмякла, последним усилием воли сооружая сеть, чтобы защититься. Но все равно упала, чудом только не потеряв сознание, что означало бы уже и конец. И на полу, в крови, подмятая, Золотинка отметила краем сознания: в комнату ворвался и остолбенел Ананья.
Оскалив зубы, роняя слюну, Зимка душила ее в безумии, лицо налилось кровью. И все же, сдавив побелевшими пальцами детское горлышко пигалика, даром напрягалась убийца в крайнем, зверском усилии — не могла пережать дыхание. Мешала облекшая волшебницу сеть.
Высвободив руку, Золотинка изловчилась ударить убийцу в живот; не столь уж ловкий тычок, десятикратно усиленный однако сетью, заставил Лжезолотинку ахнуть, разинув рот, она разжала сведенные на горле пальцы, и тотчас ногами, коленями Золотинка швырнула ее вверх, бросив едва не на середину комнаты.
Отчаянный выпад подорвал силы, залитая кровью и оглушенная, Золотинка опрокинулась в обморок. В этот ничтожный промежуток времени, когда все ушло в кровавый туман, в небытие, когда распалась сеть, можно было покончить с ней в два счета, но Лжезолотинка, и сама ошеломленная, с трудом приподнялась на ковре, мутно озираясь. Липкие пальцы ее оставили на лбу пятна. Застонала и Золотинка. Она искала облитую скользкой кровью рану, но обнаружила, что ладонь пробита насквозь, все в красном, ладонь горит, плечо немеет, голова плывет.
А в комнате не было никакого Ананьи. Не было никого, кто мог бы остановить безумие. Поднявшись на колено, и снова на карачках, с диким лицом в спутанном золоте Лжезолотинка медленно подбиралась, все ближе, под растерзанным воротом открылась забрызганная кровью грудь. Золотинка сумела сесть, хотя жгучая боль, головокружительная слабость едва оставляли ей силы владеть собой. Она потянула из-за пазухи Сорокон. Во что бы то ни стало нужно было перевязать рану — где-то рядом шаталось, кружило, подступало беспамятство.
— Опомнись! Ты что?! — бессмысленно бормотала Золотинка. И вдруг по наитию крикнула: — На кого ты похожа! Глянь! Погляди на себя, говорю!
Лжезолотинка смешалась. В безумном лице явилось нечто осмысленное, она хватилась за щеку и потом поднялась, чтобы глянуть в зеркало, которое висело рядом в простенке. Верно, она поняла крик волшебницы как угрозу, испугавшись, что утратила в безобразной свалке нечто бесценное… человеческий облик — краденый облик Золотинки, который привыкла считать своим.
Преходящее смятение убийцы помогло Золотинке собраться с силой, на мгновение она забыла слабость, необходимость подняться, остановить кровь — все то, без чего нельзя было рассчитывать на спасение, Сорокон светился, не получая приказа, а волшебница с какой-то торжествующей радостью встретила быстрый взгляд соперницы… та все искала чего-то в зеркале, которое отражало кровь, безумие и теперь — страх.
И Золотинка вздрогнула в изнурительном сотрясении… вздрогнула, обожженная изнутри… Боль утихла, как отхлынувшая волна. Золотинка вскочила с легкостью, которая соответствовала намерениям и побуждениям пигалика, но никак не жалкому его состоянию. Вскочив же, она вознеслась над полом на небывалую высоту — в два раза выше обычного, и обнаружила на себе забытое платье с черным узором… Целая, без крови ладонь. Изумление в испещренном кровавыми пятнами лице соперницы сказало ей остальное — она скинулась, сменивши облик.
Первая мысль ее была о внезапном, беспричинном западении, какое бывает с оборотнями. Но в следующий миг уже в противоречии с этой догадкой Золотинка отметила, что левая рука ее — живая плоть, а не золотая культя, как следовало ожидать. А правая, раздробленная в свое время крышкой сундука, цела и невредима. Она хватила голову и ощутила волосы. Не скользкое холодное золото, а волосы. Волосы!
Лжезолотинка, в сбившемся мятом платье, в вихре путанных золотых волос, глядела на нее со смесью чувств, где было и оторопелое изумлении, и испуг; неожиданная перемена соперницы лишила ее мужества, подпорой которому служило одно только бешенство.
Так что нужно было сделать шаг, чтобы глянуть в то же зеркало, где искала потерянное лицо Зимка… Золотинка замерла в изумлении.
Нет, это была она. Сестра и близнец окровавленной Лжезолотинки, что обреталась рядом, но волосы… волосы были сплошь белые. Седые, как снег.
Впрочем, некогда было разбираться. Золотинка поймала свое подобие за плечо, как будто возобновляя борьбу, но не успела Ложная Золотинка и спохватиться, чтобы дать отпор, как чудовищно, безобразно содрогнулась в обжигающих муках… И скинулась, обратившись в Зимку. В Лекареву дочь Чепчугову Зимку.
Все было кончено в миг и навсегда. Один взгляд в зеркало открыл Зимке страшную правду.
Двое исчезли в столкновении и двое явились заново: седая до последнего волоска, но сверкающе юная, стройная Золотинка в черно-белом наряде, который сшила она себе у пигаликов, и весьма сомнительная подруга ее Зимка — округлая в стане девица; щека в ссадинах, платье продрано на колене, подол рваный, что следовало объяснить неприятностями, которые случились с Зимкой при последнем западении ее в свой собственный облик. Выглядело это так, как будто Зимка в канаве валялась, хотя дело обстояло как раз наоборот, чего Золотинка, понятно, не могла знать: Зимка разбилась на горе — когда спускалась с кручи, перебиралась через развалины блуждающего дворца. Что еще бросалось в глаза: последние годы, оказывается, Зимка порядочно раздобрела, превратившись из язвительной шустрой девушки, которую Золотинка помнила по Колобжегу, в основательную молодую женщину самой сочной приятности, года два уж как вышедшее из обихода синее платье ее побелело по туго натянутым швам. Но все тот же чудесный крутой лоб, о который разбились надежды целого поколения колобжегцев, все тот же… еще более даже отяжелевший, округлый подбородок, что едва не довел до самоубийства портняжного подмастерья Сипягу.
Воспоминания о прошлых победах однако не занимали Зимку. Ошеломленная крушением, она затравленно озиралась, оглядывая себя, казалось, и с ужасом, и с отвращением, и хотя тут же, на забрызганном кровью ковре валялась погнутая золотая шпилька, которая недавно еще служила кинжалом, ничто не могло обратить Зимкины мысли к борьбе. Легкий стук в дверь заставил ее метнуться к оконному выему в надежде укрыться, может быть, за занавесью, но если и был в этом смысл, дверь открылась тотчас же, без задержки, нужной для самомалейшего приличия.